Последнее странствие Сутина

Выбор средства передвижения совершается жизнью. Путаница – один из ее излюбленных приемов. Карета «скорой помощи», воз сена, овощной фургон, катафалк или даже тачка, на которой дворник везет нежную Мадонну, маленькую Жаннетту, на улицу Гранд-Шомьер, – все доставляет жизнь к ее цели. Она не привередлива. Лишь бы двигаться, движение нужно ей, как дурман. Транспорт найдется – какой-нибудь. С синим маячком или с сеном, сыплющимся позади.

С транспортным средством может выйти промашка, направление – верно всегда. Путешествие может потребовать чудовищных зигзагов, цель – непреложна. Как сказал доктор Готт яро взявшимся за дело силачам:

Вы знаете куда!

Каждое странствие ведет к конечной операции, неумолимо приближает к финальному отрезку пути. Так же как почтовые голуби всегда возвращаются в свою голубятню, жизнь движется в случайном экипаже к давно уже не тайной цели. Побыстрее к воротам, красно-белый шлагбаум задран вверх, и вот колеса перекатываются через роковую линию, вперед и внутрь. Она стремится к концу.

Возьмите Чехова. Он умирает 15 июля 1904 года в Баденвейлере, и его угасшая жизнь теперь ищет подходящий транспорт. Она вступает в союз с деликатесами и роскошью, словно бы насмехаясь над ним, жемчужное изобилие богатства всегда было ненавистно Чехову. Зеленый холодильный вагон, доставивший труп в Москву, вез, помимо него, морепродукты из Франции. На дверях крупными буквами значилось: ДЛЯ УСТРИЦ. На вокзале раздается военная музыка, потому что в то же время в Москву прибывает гроб с телом генерала из Маньчжурии. Народ недоумевает. Чехова встречают с военными почестями? Жизнь – это недоразумение. Путаница – ее метод. Почести предназначались другому. Порой она подбирает неподходящий транспорт, порой неуместную музыку. Чехов не любил устриц.

Для поездки в оккупированную столицу жизнь Сутина выбирает катафалк. Вот белая простыня. Укройся. Изобрази труп. Так он сам сказал Кико в Вильне. Это нужно уметь рисовать. Ему потребовалась жизнь, чтобы наконец-то научиться рисовать смерть. Колесами неподходящего автомобиля.

Самые нелепые блуждания некоторое время служат жизни в качестве бесполезного удовольствия, развлечением для пресыщенности и испорченности человека, которого не смущают никакие зигзаги. Она вполне допускает их, не особенно беспокоясь. Несмотря на все виражи, путь всегда остается прямым. Слева и справа все переполнено жизнью.

Хаим значит жизнь, и на языке Библии это слово существует только во множественном числе. Только множественность жизни? Ничего единичного, она предназначена раствориться в целом – и исчезнуть. Кладбище называется Бейт-Хаим: дом жизни. Монпарнас – его имя в той жизни, которая любит путаницу, жизни беспечной и циничной. Место, где жили музы. Греческий горный хребет, по ошибке забредший во французскую столицу, языческое место посреди Парижа, полное жадных до жизни демонов. Роскошное кладбище, полное художников и адмиралов.

Я жил тогда совсем рядом, в крохотном, длиною всего несколько метров, переулке, впадающем в улицу Дагерр и названном в честь какого-то высокопоставленного военного, генерала или адмирала. Во всяком случае, одного из нищих мира, годящихся для обозначения коротких узких проулков. И где-то на огромном погосте, полном каменных свидетелей, притаилась анонимная черная надгробная плита с надписью: La vie ne meurt pas. Жизнь не умирает. Я видел ее тысячу раз, эту анонимную жизнь в единственном числе, короткое изречение, никаких лет жизни, ни года рождения, ни года смерти. Это было время, когда на кладбище Монпарнас появлялись первые умершие от СПИДа.

Хаим не умирает. Он есть во множестве. Каждый день я ходил по кладбищу, узнавал его сонных кошек, знал все ходы и выходы в доме жизни, где теряется смерть. Хаим не умирает. Хаим умирает. Хаим.

До революции эта территория принадлежала монастырю, Братству милосердия. Ветряная мельница без крыльев все еще одиноко стоит среди мертвых, заросшая плющом, любимая находчивыми птицами. Le Moulin de la Charité, Мельница милосердия принадлежит умершим. Здесь перемалываются воздушные зерна, десятки тысяч зерен, каждое зерно – человеческая жизнь, множественность жизни. Неожиданно мирское место, из которого взлетают души в их ветреном упоении, в их стремлении к воздуху и пространству. В век, когда родился художник, здесь находилось «репное поле», le champ des navets, на жаргоне исправительных колоний – нищенская могила, общее захоронение, куда сваливали трупы приговоренных к смерти и казненных. La vie ne meurt pas. Хаим не умирает. Верите ли вы в это или нет.