Последнее танго в Бруклине

– Красиво, – оценила Эллен, – так красиво, что страшно есть, губя такую красоту. – И положила вилку.

А Бен с аппетитом накинулся на рыбный салат и семгу по-татарски. Кошмар просто: столько калорий, да еще на кухне постарались, минимум десять лишних приправ в соусе.

Когда дошло до десерта, в ресторане уже никого не оставалось. Часы в тяжелой дубовой оправе сообщали со стены, что без четверти два. Официанты откровенно позевывали.

Бен выбрал шоколадный торт, и это оказалось катастрофой. Лучше бы они в кафе «Ла Фонтана» сходили. И как ему не пришло в голову? Ей там в тот первый вечер до того понравилось… и там ставят оперные арии, может, она бы и развеялась от такой музыки… О Господи, ну вечно он все испортит!

Чего бы он ни сделал, чего бы ни дал, только бы не видеть этой обреченности в ее блестящих карих глазах, когда, забывшись, она просто смотрела в стол и ковыряла вилкой какие-то крошки.

– Привет, Чарли…

– Что? – Она словно вернулась на землю из какого-то путешествия в сокровенные сферы.

– Ты разве не видела «Золотую лихорадку»?

– Картину Чарли Чаплина?

– Ага, вот ты мне и напомнила, как Чарли, бродяга этот, в одиночестве обедает.

Наконец-то тень улыбки промелькнула у нее на лице, только тень.

– Ну понятно, какие еще мысли могут возникнуть, если со мной связался. Ты уж прости, что я все молчу, да и вообще не стоит меня таскать по ресторанам.

– Да что ты, право. Я совсем не про то думал, а про хлебную корку, помнишь, что он с ней выделывал? – Бен сложил вместе их вилочки для десерта, получилась какая-то приплясывающая фигурка. – Ну, вот так: медленно, медленно, быстрее, еще быстрее, опять медленно.

– Надо же, вилка и то танцевать быстрее научилась, чем я, – и она снова улыбнулась, на этот раз и правда радостно.

– Ну уж нет, ты самая лучшая ученица за всю мою жизнь.

– Конечно, конечно, других-то не было.

– Вот именно, ты единственная. – Он взял ее за руку и впервые почувствовал, как отступила тоска.

Она погладила его руку ладонью.

С минуту они так и сидели молча, держась за руки, глядя в глаза друг другу.

И тут ему пришло в голову – ну конечно!

– Послушай, я знаю, чем мы сейчас займемся.

– Чем?

– Поедем будем танцевать танго.

– Дома или ты еще куда-то хочешь ехать?

– Нет, не дома, непременно надо, чтобы место было экзотичное.

– А где это?

– Да уж доверься мне.

Глава XXXI

Стена густого тумана медленно наступала с Атлантического океана, скрывая под собой пляжи и окутывая толстой пеленой бруклинские фонари. Туман навис над самой водой, придавливая ниже и ниже белые барашки волн, ритмично набегавших на прибрежный песок, – почти тот же самый ритм, что доносился из включенного магнитофона в машине Бена, где звучало танго.

А на досках, перекинутых через мокрый песок на Кони-Айленде, Бен и Эллен, обнявшись, скользили в этом тумане медленно, медленно… быстро, еще быстрее, опять медленно.

Крохотные фигурки на фоне гигантского скелета, каким проступал через пелену разваливавшийся аттракцион, они поминутно растворялись в белесой мгле и вновь выныривали, а туман протягивал к ним свои длинные змеистые пальцы, словно сжимая их и сжимая, стягивая кольцом.

Чуть пробивался расплывающийся свет реклам и электрических дуг, еле различимых под накрывшей город мягкой сероватой пленкой. Звуки гасли, наткнувшись на это колышущееся одеяло, и даже сирены становились едва слышны; а где-то далеко-далеко полушепотом окликали друг друга встречные автомобили, но и этот неясный шум становился все тише, тише, пока не исчез совсем, уступив место одной мелодии, одной музыке – танго.

Бен отпускал Эллен от себя и снова ее притягивал совсем близко, почти ее ронял, чтобы тут же сделать головокружительный поворот. Она улыбалась ему, и он улыбнулся ей в ответ. Наконец-то они снова вместе, и больше им не нужно ничего в мире.

Туман густел, наваливался, душил, и ничто не в силах было удержать этот неслышный натиск. А они, танцующие на песке, словно парили высоко над землей каким-то чуть заметным силуэтом.

Он все кружил ее и кружил в знакомом ритме, и не было для них сырости на лицах, на одежде, на волосах, не было тумана, в котором где-то далеко подавал тревожные сигналы звуковой маяк, не было ничего, были только они одни, даже не заметившие, что кассета кончилась и музыка больше не звучит.