Последнее царство. Русская православная цивилизация

Однако действие вызывает противодействие. Ренессанс, Реформация, Просвещение – это ответные шаги человека, восставшего не только против папы как заместителя Христа на земле, но и бросающего вызов самому Богу – по крайней мере, на почве мистической, художественной, научной гениальности. Начальный толчок к подобному – прометеевско-фаустовскому, в конечном счете – самоопределению Запада дал опять-таки католицизм в своем догмате о Filiogue: принижение Святого Духа ведет к абсолютизации человека. Нет более Христианской идеи, чем идея абсолютного достоинства человеческой личности (по образу и подобию Божию), но эта идея делается противохристианской, как только начинает утверждать божественное достоинство человека как такового, безотносительно к его Отцу и создателю. Как раз такого достоинства для себя и захотел Денница.. Так была намечена дорога, по которой европейская цивилизация быстро пошла в сторону обмирщения (секуляризации). Меч начал уступать первенство деньгам.

Значение Реформации в истории Западной Европы заключается в том, что она переключила религиозную энергию народов с неба на землю. «Знание – сила» – этими словами Ф. Бэкона наиболее полно выражается духовно-культурная суть Реформации. Если католичество по крайней мере говорило о Боге, то протестантство заговорило преимущественно о человеке – это был сектантский прорыв человекобожия в область Христианской веры и Церкви (антропоцентризм). Что бы ни утверждали протестантские мистики и профессора теологии, духовная вертикаль в лютерианстве и особенно в кальвинизме фактически утратила свою силу, свою непосредственную культурно-историческую роль. Достаточно сказать, что протестантство не знает святых и не имеет монастырей. Зато культурно-историческая, хозяйственная и политическая горизонталь в лютеранско-кальвинистских странах расцветает пышными цветами – назовем хотя бы Германию, Скандинавию, Северную Америку. Собственно говоря, протестантизм есть буржуазно-гуманистическое истолкование Христианства – об этом много и хорошо написано М. Вебером и В. Зомбартом. Для нас же проблема заключается в том, чтобы понять, каковы плоды и духовные перспективы этого избранного Западом человекобожеского пути.

Возьмем для начала сферу хозяйственной политики. Нет сомнения, что в этой области Европа в эпоху XIX и особенно ХХ веков достигла выдающихся успехов. Западный европеец уже в XIX столетии («век девятнадцатый, железный») начал строить «хрустальный дворец», когда-то так поразивший Герцена и Достоевского на всемирной выставке в Лондоне. Замысел этого дворца был поистине вселенским: построить такое общество, наладить такую жизнь, чтобы человек не хотел умирать, чтобы каждый момент его существования, от колыбели и до могилы, был максимально приятен, удобен и производителен. Сердцевину такого мироотношения прекрасно выразил один из героев романа Д. Дефо «Робинзон Крузо», отец будущего островитянина, когда он, желая предостеречь сына от безумной страсти к путешествиям, советовал ему как можно быстрее забыть эту химеру и устроить свою жизнь нормально, как все, чередуя труд с разумными развлечениями. Именно исходя из такого совета, именно на основе рационально-чувственного, делового, глубоко прагматического понимания жизни и достигла Европа того изобилия и процветания, которым она справедливо гордится. Кому, кроме владетельных особ, доступны были в прежние времена собственные роскошные экипажи? Средний европеец их получил. Кому, кроме колдунов, покорялась физическая боль? Средний европеец благодаря лекарствам не знает боли. Кому, кроме ведьм, были по силам полеты в воздухе? Средний европеец летает ныне в Америку или Японию как к себе домой. Все пространство и время жизни современного европейца (американца), его коренные экзистенциальные опоры, его нравственные, эстетические, вкусовые, сексуальные реакции, его самые искренние привязанности – все это осуществляется на горизонте абсолютно трезвого, абсолютно земного, абсолютно конечного существования. Цель жизни такого человека заключена в самом процессе выживания: говоря философским языком, центр и границы подобного существования решительно имманентны. Подобно улитке или черепахе, западный человек своим регулярным и усердным трудом несет свой дом на самом себе, и в нем так уютно и тепло, что позавидуешь.

Возникает только один вопрос: насколько такое существование совместно с Христианством? Острота постановки этого вопроса только усиливается при воспоминании об огромных, переполненных туристами соборах в Италии и Америке, во Франции и Польше? Что это – просто многолетняя привычка к храму, ставшая элементом повседневного обихода? Неужели не понимают эти люди, что нельзя быть Христианином лишь в храме, только в молитве, служа одновременно и Богу и маммоне? Что нельзя, произнося христианский символ веры – «чаю Воскресения мертвых и жизни будущего века», – одновременно превращать грех в «угощение»? Или мы встречаемся здесь с каким-то иным, чуждым Православию толкованием Христианства? И Христианство ли это вообще?