Последнее время

Мне приснилась война мировая —
Может, третья, а может, вторая,
Где уж там разобраться во сне,
В паутинном плетении бреда…
Помню только, что наша победа —
Но победа, не нужная мне.

Серый город, чужая столица.

Победили, а все еще длится
Безысходная скука войны.
Взгляд затравленный местного люда.
По домам не пускают покуда,
Но и здесь мы уже не нужны.

Вяло тянутся дни до отправки.

Мы заходим в какие-то лавки —
Враг разбит, что хочу, то беру.
Отыскал земляков помоложе,
Москвичей, из студенчества тоже.
Все они влюблены в медсестру.

В ту, что с нами по городу бродит,

Всеми нами шутя верховодит,
Довоенные песни поет,
Шутит шутки, плетет отговорки,
Но пока никому из четверки
Предпочтения не отдает.

Впрочем, я и не рвусь в кавалеры.

Дни весенние дымчато-серы,
Первой зеленью кроны сквозят.
Пью с четверкой, шучу с медсестрою,
Но особенных планов не строю —
Все гадаю, когда же назад.

Как ни ждал, а дождался внезапно.

Дан приказ, отправляемся завтра.
Ночь последняя, пьяная рать.
Нам в компании странно и тесно,
И любому подспудно известно —
Нынче ей одного выбирать.

Мы в каком-то разграбленном доме.

Все забрали солдатики, кроме
Книг и мебели — старой, хромой,
Да болтается рваная штора.
Все мы ждем, и всего разговора —
Что теперь уже завтра домой.

Мне уйти бы. Дурная забава.

У меня ни малейшего права
На нее, а они влюблены,
Я последним прибился к четверке,
Я и стар для подобной разборки,
Пусть себе! Но с другой стороны —

Позабытое в страшные годы

Чувство легкой игры и свободы,
Нараставшее день ото дня.
Почему — я теперь понимаю.
Чуть глаза на нее поднимаю —
Ясно вижу: глядит на меня.

Мигом рухнуло хрупкое братство.

На меня с неприязнью косятся:
Предпочтенье всегда на виду.
Переглядываясь и кивая,
Сигареты туша, допивая,
Произносят: «До завтра», «Пойду».

О, какой бы мне жребий ни выпал —

Взгляда женщины, сделавшей выбор,
Не забуду и в бездне любой.
Все, выходит, всерьез, — но напрасно:
Ночь последняя, завтра отправка,
Больше нам не видаться с тобой.

Сколько горькой любви и печали

Разбудил я, пока мы стояли
На постое в чужой стороне!
Обреченная зелень побега.
Это снова победа, победа,
Но победа, не нужная мне.

Я ли, выжженный, выживший, цепкий,

В это пламя подбрасывал щепки?
Что взамен я тебе отдаю?
Слишком долго я, видно, воюю.
Как мне вынести эту живую,
Жадно-жаркую нежность твою?

И когда ты заснешь на рассвете,

Буду долго глядеть я на эти
Стены, книги, деревья в окне,
Вспоминая о черных пожарах,
Что в каких-то грядущих кошмарах
Будут вечно мерещиться мне.

А наутро пойдут эшелоны,

И поймаю я взгляд уязвленный
Оттесненного мною юнца,
Что не выгорел в пламени ада,
Что любил тебя больше, чем надо,—
Так и будет любить до конца.

И проснусь я в московской квартире,

В набухающем горечью мире,
С непонятным томленьем в груди,
В день весенний, расплывчато-серый,—
С тайным чувством превышенной меры,
С новым чувством, что все позади —

И война, и любовь, и разлука…

Облегченье, весенняя скука,
Бледный март, облака, холода
И с трудом выразимое в слове
Ощущение чьей-то любови —
Той, что мне не вместить никогда.