Последней главы не будет

Тогда она объявила себя писателем, нашла в реальности более или менее подходящий «объект» и стала с завидной периодичностью описывать в Сети всю историю развития отношений с этим самым «объектом», особо и не стараясь придать всему этому хоть какой-нибудь художественный вымысел.

Судя по откликам читателей, они разделились строго на две группы: одни были уверены в том, что она сидит и придумывает все это, другие же верили в то, что так оно и есть на самом деле.

Ей задавали вопросы, она отвечала так, как на самом деле думала, а то, что все это время думал я, ну так она брала и просто додумывала за меня, и часто почти попадала в точку!

И дело было даже не в том, что среди этих потоков признаний и откровений я обнаружил то святое, сокровенное, что зародилось между нами, то, что дало мне надежду, свет, да то, чем я жил все последние месяцы и что, оказывается, все это время было достоянием безымянных задротов и циничных тварей в бигуди, это-то еще полбеды…

Весь ужас, рвущийся изнутри меня, не находящий выхода черный жуткий ужас, шел оттого, что сейчас я буквально видел, как образ моей богини стремительно рассыпался на тысячи острых осколков, оставляя мне вместо моей Лисы отвратительного, гадкого и больного монстра.

Тонкие ручки с ручейками-венами, рыжие растрепанные волосы, которые всегда так хотелось гладить и целовать… монстр все это где-то украл или просто позаимствовал на время, чтобы обманывать, подпитывая себя бесценным – чувствами других людей.

Я вспомнил растерянную, вымученную полуулыбку профессора, жавшегося к перилам лестничного пролета. То, что я принял тогда за врожденную интеллигентность, мешающую ему по-простому дать мне в репу или конкретно запугать, было на самом деле не чем иным, как действительным, не показным страданием опоенного бездушной бабой мужчины, которым попользовались, приручили – да и пнули в дальний угол.

Монстр давно пресытился, ему подавай свежей крови! Впервые я подумал о профессоре с жалостью.

Теперь я начал сочувствовать ему как человеку, как мужчине.

Может, она и была когда другой, я не знаю.

Но то, что сделала с Алисой эта авария… да лучше бы она тогда умерла!

Хотя я не знаю, я ничего не знаю о ее прежней жизни, что она там оставила в прошлом, какие рваные раны, какое разрушение… может, и авария тут ни при чем!

Базара нет, она своего рода гений, так ловко вплетает в чужие мысли что-то, отчего кожа становится воспаленной. Она отравляет медленно, наблюдая и наслаждаясь, ей нужны гнойники и нарывы, ей нужен крах мужского «я», она королева боли и страдания, ее корона из пепла, а она сама давно сгнила заживо!

И все же мне было ее жаль…

Я почему-то по-прежнему упрямо хотел хоть во что-то верить: встреть я ее когда-то маленькой девочкой, подростком, я бы согрел, я бы не допустил, я бы… но ничего уже изменить невозможно, я же не встретил…

Да нет, мне совсем не стыдно, что какая-то безликая масса несчастных, жаждущих подсмотреть в замочную скважину чужой жизни людей узнала, что я существую, эдакий «душевный пидарас», испытавший настоящее чувство (о, сколько раз в ее текстах встречалось слово «настоящее»!), и им, то есть мной, все это время, оказывается, ловко манипулировали, чтобы не просто банально совратить, но заставить что-то чувствовать, любить…

И ей удалось это сделать.

Браво, мои аплодисменты!

Мне горько, мне больно, что единственный яркий свет в моей никчемной (кто бы спорил?) жизни оказался лживой надеждой во мраке и хаосе.

К тому моменту, когда я пришел забирать Елисея из бассейна, я выпил уже не менее полулитра водки.

Потом весь вечер задним фоном я слышал недовольный голос Маши, хныканье сына и новости по телевизору.

А потом я провалился в пустоту.

Уже под утро мне приснился профессор: он сидел в какой-то темной, смрадной комнате, и у него не было обеих ног. Даже в полумраке я отчетливо рассмотрел, что лицо его выражало нечеловеческое страдание.

И еще прямо перед моим пробуждением из распахнутого окна вдруг прилетел запах дивных весенних цветов. Я почему-то решил, что это жасмин.

Какая дикость, какой бред…

Я встал, открыл окно – жасмина под окнами моей панельной новостройки не было и быть не могло, часы показывали шесть утра, в доме все еще спали, я нехотя закурил в туалете и тут же, бросив под себя окурок, почувствовал, что не в состоянии встать с унитаза.

Меня словно придавила тяжелая, свинцовая плита, сплющив все внутренности. Это мешало мне думать, я не понимал, что я должен делать сегодня, завтра, вообще…

Я хотел пойти обратно в постель, но спать уже не мог. Я вообще ничего не хотел, кроме одного: самоустраниться.

«А хули» – точнее и не скажешь…

46

Я сильно порезала ноготь.

Обычными маникюрными ножницами.

Хотела аккуратно состричь едва заметный заусенчик, но левая нога, закинутая на бортик ванной, соскользнула в самый неподходящий момент, и я чуть не пропорола себе большой палец!

Дерьмо, тупые ножницы, дерьмо и ванная эта… сколько же еще профессор будет терпеть мое присутствие в этом доме, сколько же еще боли мне нужно будет принять, чтобы расплатиться с ним за Кипр?!