Последней главы не будет

Операция назначена на пятницу – это через три дня. Он сказал, что реабилитация будет длиться месяц, а по факту, считай, два-три месяца я опять буду испытывать боли и общее недомогание.

Знаем – проходили…

Платон не звонил уже два дня.

Пару раз я набирала ему сама: вчера днем и сегодня, десять минут назад, но он опять не ответил. Гудки есть, а трубку не снимает.

Такого еще никогда не было.

Вероника Андреевна со своим баблом, конечно, занимала сейчас в моих мыслях далеко не первое место, но все же заноза-ревность, подсаженная профессором, нет-нет да и напоминала о себе.

Вот так и вышло: сложился мой пазл, моя хрустальная картинка мира, а я и встала подле нее, открыв от счастья рот.

А теперь…

Теперь я ощущала, как отваливались от нее кусочки то с одного, то с другого бока.

Вчера я сходила на собеседование к тем людям, которым порекомендовал меня Платон.

Два хорошо одетых мужика в небольшом, но приличном офисе в центре Москвы, в меру наглые, в меру обаятельные, расспросили меня подробно, чем и когда я занималась, угостили настоящим китайским чаем, ненавязчиво попросили заполнить анкету и обещали дать ответ через пару недель.

Интуитивно я почувствовала: шанс есть. Вроде бы я им понравилась.

А мне понравилось то, что они исключительно по-деловому, без масляных глаз, оценили не только мои внешние данные, а прежде всего мои прежние успехи в работе.

Или геи, или счастливы уже с кем-то в любви, или их мозг давно заточен исключительно на бизнес.

Лично меня устраивал любой из этих вариантов.

Но вчерашний разговор с Адой в ее офисе, куда я отправилась сразу же после собеседования, быстро принял гнетущий для нас обеих оборот. В моей просьбе обставить дело так, будто бы это именно она нашла для меня работу, она мне сразу и категорично отказала. Причина? Да такая же, как и у профессора. Она просто во все это не верила. В то, что я готова начать все с нуля. В то, что я готова пахать по десять часов в сутки за какие-то две тысячи долларов в месяц.

«Я тебе не верю», – сказала сестра, а потом, пытаясь говорить как можно более ласково, намекнула на то, что данное мое решение есть результат неустойчивого психического состояния.

В процессе разговора она подошла к подоконнику и вдруг схватила те ноты с песней «Любимая моя» (ох, ничего ведь не укрылось от ее глаз!), повертела их в руках, усмехнулась, а потом, подытожив совершенно пустой для меня разговор, сказала, что всему виной происшествие на Кипре и мне необходимо восстановить свое психическое равновесие и отдохнуть.

Я возразила.

Я сказала, что совсем не устала, и спросила: «От чего же мне отдыхать, если я вот уже третий год отдыхаю?!»

Она кивнула головой на ноты и ответила: «От него».

Теперь во мне поселилась злоба.

Пока еще не настоящая злость, которая могла бы взять да и родить действие, а именно гаденькая, отупляющая, бессильная злоба.

Злоба на профессора, на сестру, на жизнь, но самое главное – на Платона.

Я постоянно придумывала какие-то оправдания его поведению и в ту же минуту их сама же и разрушала.

Нет и быть не может никакой причины, кроме физической смерти, по которой за двое суток невозможно было бы позвонить или написать мне!

Или кинуть сообщение в соцсеть. Хоть как-то, смайликом, одним коротким словом намекнуть, что он получает мои сообщения и видит мои звонки.

С каждой минутой я все больше и больше убеждала себя в том, что таким образом он просто стремится от меня избавиться.

Сказать напрямую – кишка тонка, значит, он еще и трус ко всему прочему!

В безусловной еще вчера неправоте профессора и Ады теперь я стала видеть и здравый смысл.

И еще в голове навязчивым маятником с кукушкой стучало Гришкино: «Счастья тебе с настоящим мужчиной!» – или что там было в этом духе?!

И то, что Платон нашел мне работу (на которую еще не факт, что меня вообще возьмут!), очень стройно вписывалось в ту конструкцию, в которой он таким образом вдруг захотел от меня избавиться.

И да, есть вопрос, который я почему-то ему не задала: а кто ему эти люди и откуда он их вообще знает?!

Так, на поверхности выходит, что он типа порядочный, ответственный человек (надо же!), побеспокоился о моем будущем. Вот именно, что – «типа»…

Возможно, он опять спутался с Вероникой Андреевной.

Из-за денег, из-за безысходности.

Она же хотела его, любого, значит, эта тварь ничем не погнушается!

И что ей с того, что она ему, мягко говоря, неприятна?

Остался без денег и на собственной шкуре узнал, что это такое – заваривать один и тот же пакетик дешевого суррогатного чая по нескольку раз.

Ну, если это и правда так, значит, он еще и потаскуха.

Мужского пола.

А что? Сейчас их развелось даже больше, чем женского!

Теперь я панически боялась писать ему.

То, что мне так помогало не слететь с катушек, то, что, по сути, если и не убирало, то ощутимо притупляло мои прежние страхи, эти мои откровения перед безликими читателями, после ситуации с кипрским автобусом превратились в новую фобию.