В тот год, после смерти своего отца, он переехал сюда почти на все лето, и еще работающая мама, у которой с отпуском на службе всегда было «не просто», моталась к нему каждую пятницу на электричке.
А мне все было «не до этого».
Я тогда переживала серьезный и совсем не красивый роман с Валерием, банкиром-жуликом. Он был такой типичный продукт девяностых.
После него у меня осталась куча дорогого барахла в шкафу и отупляющее, деструктивное осознание того, что таких, как я, к нему «очередь», вот только меня еще «в дурке лечить надо».
Вспоминая об этом сейчас, я вдруг ухмыльнулась: ну вот, все же есть в жизни логика!
Вот я и нашла себе свою точную копию.
А Валерка, я уверена, плохо кончил… Наглый, пустой самодур, как говаривала моя школьная учительница, «Гоголя от Гегеля отличить не может».
Пока я плавала в своих воспоминаниях, бабуля продолжала деловито заниматься своими хозяйственными делами и ни о чем меня не расспрашивала.
Хорошо… Я начала первая, без предисловий:
– А что ему еще может понадобиться? Ну, лекарства там, еще что…
– Кому, милая?
– Ну… ему.
– Ты о ком, голубушка? – Она повернулась, и мне показалось, что по лицу ее пробежала тень. – О ком ты? – Но она быстро отвела глаза и схватилась за сковородку.
А есть-то мне, кстати, до сих пор и не хочется, разве ж только б чаю выпила. Мама мне всегда в случаях нервного истощения очень крепкий и сладкий заваривала. Говорила – бодрит.
– Я есть пока не буду, мне бы чаю…
– Так это – пожалуйста, заварен уже!
– Меня зовут Алиса. И я тут вроде бы как живу. То есть жила… в смысле, это мой дом.
Бабуля с таким видом, как будто бы меня не расслышала, аккуратно поставила передо мной чашку. Надо же, цела еще, белая с синими цветочками. Большая, дедушкина.
Протерев раз пять тряпочкой и без того чистый стол, бабуля наконец посмотрела на меня исподлобья, села на краешек стула и тяжело вздохнула. Затеребила в руках край полотенца, было очевидно, что она напряженно о чем-то думает.
– А вас когда Николай Валерьевич нанял?
В ответ она лишь коротко заглянула мне в глаза и снова отвела взгляд, продолжая мучить полотенце. Мне показалось, она взглянула на меня с каким-то необъяснимым, вселенским состраданием, словно я хорошая, но напрочь лишенная ума, словно я, все еще потерпевшая, лежу на носилках, молодая, красивая, но с изуродованным лицом и телом, помираю, но брежу вслух и говорю о том, что опаздываю на работу… на той самой дороге…
А может, она все знает про меня? А почему бы и нет? В свете последних событий меня уже ничто, наверное, не удивит.
– Почему вы все время молчите?! Кто вы, как вас зовут?
– Ангелина Петровна.
– Вы ведь медик, да?
– Хирургическая медсестра. Работала в госпитале, в Калуге, пока не уволили.
«Да… У Николая Валерьевича была вроде какая-то родня в Калуге, а может, у его жены…»
Я чувствовала себя коробкой с пазлами.
Разрозненные кусочки должны во что-то сложиться, я это четко понимала, что должны, просто обязаны, – вот только во что?!
Я привожу сюда, даже не рассчитывая попасть в дом простым способом, полуживого Платона, калитка открыта, мне срочно нужна помощь, но я даже своим воспаленным умом понимаю, что любой звонок во внешний мир чреват ментами или санитарами в белых халатах. И тут, как по мановению волшебной палочки, в доме, оказывается, давно живет и ждет нас опытная медсестра… Чудо?!
Да.
Но теперь-то уже за окнами светло, на смену ночи пришел день, и все чудеса просто обязаны стать объяснимыми!
Профессор не мог знать, куда и зачем я поехала.
Пока я мчалась сюда вчера, он, обнаружив мое отсутствие в квартире, звонил на мобильный, наверное, раз двадцать, а я же не просто вырубила звук, а отключила батарею!
И даже если предположить, что он мог догадаться, куда я направилась, с кем – он не мог знать.
И он не будет так искусно, будто невидимый волшебник, помогать мне и Платону, он никак не будет помогать, никогда!
Его благородство начиналось и заканчивалось в складках его врачебного халата и елейном: «Доброе-утро-как-себя-чувствуете-все-будет-хорошо!» – своим пациенткам, которые приносили ему нехилый доход.
Значит, вариант, что бабуля была предупреждена и заранее проинструктирована, отпадает.
Я попробовала чай – он был вкусный, без химических добавок. Настоящий, хорошо заваренный, рассыпчатый черный чай, но пока что очень горячий.
Вопросов у меня с каждой минутой копилось все больше, а внятных ответов на них как не было вчера, так не появилось и сегодня.
В углу противным рингтоном заверещал мобильный.
Ангелину Петровну как ужалили: она мигом подскочила, на ходу локтем задела ложку и, даже не обратив внимания на то, что наступила прямо на нее, бросилась к телефону, а потом, с выражением явного облегчения на лице, заалекала в трубку:
– А-а-ле, да! Да, да! Да…
Она демонстративно не смотрела в мою сторону, но я почувствовала: на том конце речь шла именно про меня, и ее односложные «да, да» лишь подтверждали мои догадки.
Да что тут, в конце концов, происходит!