Последнему - кость

Алексей нехотя поводил ручкой в общей тетради, одной на все предметы, поднял голову. Лисипед, как всегда, искал тряпку – заглядывая в стол, за доску, под стул и так низко наклонялся, что очки с треснутыми стеклами в коричневой оправе, перевязанной в нескольких местах синей изолентой, сползли на самый кончик пористого, в красных прожилках носа. Нашлась тряпка в кармане пиджака. Там же оказался и мел, поэтому карманы и рукава постоянно были белые. Трясущейся рукой учитель начертил пирамиду. Линии получились кривые, точно бумажную пирамиду облили водой, и она расползлась. Видать, наклюкался вчера на зависть сапожнику, а похмелиться не успел. Иначе бы вызывал к доске и засыпал во время ответа ученика, кунял носом, пока не упадут очки. Если очки оставались целы, выводил в журнале жирную пятерку, а если разбивались, к концу урока полкласса оказывались в коридоре, причем Порфиров и Тюхнин – первыми. Сегодня же Лисипед будет что-нибудь отчаянно доказывать, обращаясь к доске, а не к ученикам, потому что эти бестолочи, как он повторял постоянно, все равно ничего не поймут. А зачем понимать? Баранку и без математики можно крутить. В окно и то интересней смотреть.

Весна запоздала на месяц, скоро май, а в кустах, в тени забора, все еще стоят лужи от недавно растаявшего снега. На широкой планке, что прибита к верхушкам штакетин, развалился рыжий кот. Шерсть у него клочьями – линяет. Хорошо коту: лежи себе, жмурься на солнышке – ни забот, ни хлопот.

Кроме Лешки за котом наблюдали две вороны. Они перекаркнулись и перелетели с дерева на забор. Та, что села с хвоста, повертела черно-серой головкой, осторожно, бочком, подкралась к коту и клюнула. Рыжий встряхнулся, проводил злым взглядом убегающую птицу, лег головой в ее сторону. Не успел он закрыть глаза, как вторая ворона выдернула из хвоста порядочный клок рыжей шерсти. Кот перелег головой к ней, но тут же получил от первой. Гонялся рыжий за птицами, отчаянно колотил хвостом по планке, злобно фыркал, но едва расслаблялся в дреме, как подскакивал от боли. И сдался – спрыгнул с забора и, стыдливо понурив голову, затрусил по тротуару под насмешливое карканье ворон. Обидчицы сошлись там, где он лежал, посидели рядышком, праздную победу, а затем перелетели на дерево.

А Лисипед все еще вбивал знания в доску да так, что мел раскрошился, пришлось брать другой кусок. Никто учителя не слушал. Гилевич передал записку Смирновой. Светка прочла и покрутила пальцем у виска. Заметив, что Лешка смотрит на них, густо покраснела. Тюхнин пережевывал бумажку и с помощью пластмассовой линейки обстреливал одноклассников липкими шариками. Девочки шушукались и смеялись.

Надо было прогулять, но Вовка Жук заставляет учиться, говорит, иначе на шофера не возьмут. Врет: в ПТУ с любыми оценками берут. Но спорить с ним бесполезно: сказал и баста – в рейс во время уроков не берет. Придется сидеть в душном классе и рисовать в тетради «антонобили» – так их называет Лисипед.

На перемене Порфиров, Тюхнин и Гилевич пошли за школу курить. Сразу за углом, не боясь учителей, стояли старшеклассники. Ближе к деревьям и пугливо оглядываясь – малышня. И курили младшие в основном «бычки», редко у кого была целая сигарета, да и та на двоих или троих. Лешка остановился около старших, ожидающе посмотрел на Гилевича.

Вовкa спросил, как приказал:

– Ну, кто даст закурить?

Щедрых не нашлось. Все боязливо поглядывали на Порфирова, ему одному дали бы, а троим – уж лучше рискнуть. Не повезло Филиппскому.

– Давай, – пристал к нему Гилевич.

– Нету.

Вовка похлопал по карманам семиклассника.

– А это что?! А ну, вынимай!

У Филиппского забегали под скулами острые желваки, будто гонял под кожей согнутые лезвия, глаза сузились. Лешка с презрением наблюдал за ним.

– Что кривишься? Не нравится? – издевался Гилевич, вынимая из пачки все сигареты, кроме последней: последнюю и милиция не забирает. – А то смотри, могу и по соплям заехать, чтоб нравилось!

Кулаки Филиппского дергались, словно давил в них резиновые мячики. Дави-дави, нечего было жлобиться. Отдал бы сразу три сигареты, теперь бы не щерил зубы... А остальные – тоже хороши: стоят, лыбятся, довольные, что не к ним пристали. Причем старшие – с облегчением, а младшие, кто слабее Фили, еще и со злорадством. Дай Лешка команду, забили бы Филиппского, как мамонта. Все – гниды трусливые. Лупить их надо, как псов шелудивых.

Алексей забрал у Гилевича трофейные сигареты, дал по одной дружкам. Покурив, отправился домой, чтобы успеть пообедать до приезда Жука.

Недавно был аванс, поэтому мать ходила веселая. Она наложила ему картошки, нарезала сала. После того, как неделю назад Алексей заступился за нее, помог справиться с буянившим отцом, отношение к нему стало совсем как к взрослому.