Последняя

В избе было почти темно. Видно было плохо. Райли пришлось опуститься на одно колено, чтобы получше рассмотреть следы. И тогда она увидела, что кроме следов лесника присутствовали ещё какие-то. Не человеческие. Странные, сдвоенные, словно клинопись. Она их уже видела в лесу, но где и когда? Покопавшись в памяти, охотница вспомнила. "Чумные доктора пришли за ним. Он сам открыл им дверь. Его не убили. По крайней мере не в доме, и не рядом с ним. Куда-то увели. Но куда?" Следов уже не найти. Последний снегопад укрыл их без остатка. И даже если бы не укрыл, идти по следам чумных докторов - всё равно, что выходить прямиком на турели охранного периметра. Причём, если результат встречи с турелями вполне известен, то преследование чумных докторов - штука никому неведомая. Когда-то давно, вскоре после завершения экспансии, на этих загадочных существ пытались охотиться. Вроде бы даже убивали. Но они появлялись вновь и сводили охотников с ума. А потом те исчезали, оставляя вместо себя страшные метки. Как назидания. Однажды Райли сама наткнулась в лесу на подобное послание "с той стороны", и оно было странным и ужасным одновременно, воспринимаясь как бы на двух уровнях осознания сразу: на человеческом и на инсуаликанском. Словно кто-то тщательно поработал тончайшим приспособлением, как хирург скальпелем. Когда же Райли поделилась увиденным с отшельником, он сказал, что это последствия некоего вируса, переносимого иглоклювами. И что дотрагиваться до этих останков (если конечно это можно было назвать останками) - ни в коем случае нельзя. Ну а теперь, как выяснилось, он сам ушёл за иглоклювами в никуда. Думал ли он об этом? Готовился ли к этому? Не известно. Отшельник был добрым и вряд ли навредил чем-то чумным докторам. Да и страшной метки они не оставили. Выходит, что его увели по иной причине?

Это очень странное открытие не имело для Райли ровно никакого смысла, ведь она шла за помощью, а потенциальный помощник исчез навсегда. И кто теперь окажет ей столь необходимую услугу?

И опять она вернулась к начальной точке своих размышлений.

Сев на холодный пол, Райли поставила лампу рядом и прислонилась спиной к столу. Она многому успела научиться и многое успешно переняла, но до конца человеком всё-таки не стала. Это следовало признать и с этим следовало смириться. Тем более, что внутренняя, нечеловеческая природа, защищавшая её от лишних мыслей и бессмысленной рефлексии, позволяла держаться, не скатываясь в бездну отчаяния, за которым оставалось только безумие. Прекрасно понимая своё незавидное положение, она не зацикливалась на нём и спокойно продолжала жить дальше. Даже находила в себе силы повеселиться сама над собой. Так, глядя в зеркало на тощее, синюшное и почти лысое существо, у которого систематически трясутся то нога, то рука, то голова, Райли закатывалась смехом и говорила своему отражению, -"какая смешная худышка! Я похожа на птенца вастатависа! Ха-ха-ха!" На самом деле ей было очень грустно, но рациональный ум подсказал, что печаль - психологически деструктивна, а потому её нужно вовремя блокировать весельем. Возможно, тем же самым объясняется неосознанный парадокс, когда родственники на поминках после похорон близкого человека вдруг начинают смеяться и веселиться. Это выглядит кощунственно, но на самом деле включается необходимая психологическая разрядка, когда скорбь довела разум до предела, и только выплеснув эмоции в виде неожиданного смеха, люди спасают себя от дальнейшего погружения во тьму бесконечного уныния.

Дни повторялись с завидным однообразием, не считая регулярных обрушений зданий, различавшихся лишь удалённостью. То бухнуло где-то вдали. То, уже ближе. А иногда совсем рядом, тяжко. Когда ногами чувствуешь содрогание полов. Если бы не эти "фанфары разрушений", Райли бы, наверное, вообще перестала отличать один день от другого. И тут вдруг такое знамение - белый ворон на окне. Непонятно, откуда и к чему? Но явно не просто так. Это был какой-то сигнал. Толчок к действию. И нужно было просто понять, к какому именно. Возможно, покойный альма что-то хотел передать ей с той стороны тонкого мира. Или же её собственное подсознание, возбуждаемое инстинктом самосохранения, выдало сполох мимолётной подсказки.

Озарение так и не пришло. Она вернулась в комнату, и, даже не поев, легла спать, свернувшись на кровати в позе эмбриона, под двумя ватными одеялами. В погружающемся во тьму помещении медленно тонуло любимое кресло. Потёртую кожаную обивку покрывала лёгкая изморозь. Когда-то Райли любила в нём сидеть и даже спала в нём, всегда будучи настороже. Теперь же бояться было некого, а спать в кресле стало холодно. Затухающая энергия уже плохо грела измождённое тело бывшей изгнанницы. Гаснущим взглядом, она смотрела на исчезающее в темном углу белесое пятно куржака, забившего вентиляционную вытяжку. Дом весь потрескался. И каждая щель в нём заявляла о себе ледяными языками сквозняков.

Только во сне было тепло. Во сне она была счастлива.