Последняя акция

Блюм спешно побросал в большую «челночную» Юрину сумку его незатейливую одежду, не заполнив и наполовину. «Все, кажется?» — огляделся он вокруг и заметил на тумбочке забытый всеми том в коричневом коленкоровом переплете. «Юрка мне бы за него голову оторвал!» Миша раскрыл книгу и обратился к портрету драматурга:

— Что ж вы, господин в шляпе, прошляпили вашего самого фанатичного почитателя? Кто же вас теперь читать будет?

Он захлопнул книгу и аккуратно положил ее поверх Юриной одежды.

Он заскочил попрощаться с Ларисой. Женщины сегодня нарушили традицию и пили не кофе и не чай, а водку.

— Ого! Вот это я понимаю! — оценил Миша. — Что отмечаем?

— Начало войны и конец недомолвок, — пьяным голосом ответила Лариса.

— Прекрасно! — еще больше воодушевился Блюм. — Значит, Элла Валентиновна мне наконец объяснит, откуда ее «пальчики» взялись на моем чемодане?

— Я тебе объясню, Миша, — вмешалась Тренина. — Я тебе все объясню. Че ты к ней привязался? Нужны ей твои уголовники, как кролику презерватив! У нее своих дел по горло! Парней в оркестре столько, что за каждым и не уследишь! А ты привязался со своим чемоданом.

— И все-таки? — не удовлетворился Ларисиной тирадой Блюм.

— Что? Недостаточно?

— Нет.

— Вот ведь сыщик дотошный! Придется, Элка, колоться.

Элла Валентиновна уже приняла столько, что не могла двух слов связать, и сидела, опустив голову — то ли чувствуя за собой вину, то ли потому, что голова ее отяжелела.

— Ладно, я за тебя скажу, подруга, — пообещала ей Лариса. — Скажи, Миш, чемодан у пацанов стоял?

— Стоял.

— Вот и Элка откуда-то проведала, что у пацанов «стоит», и решила сама лично удостовериться. Правильно, Эл, говорю?

Та кивнула в ответ.

— Так, — еле сдерживал смех Миша. — Дальше?

— Что тебе дальше? — не поняла Тренина. — Захотела и пощупала! Она ведь им, Миш, как мать родная, пацанам!

— Серьезно?

— Не шучу! Скажи ему, Эл.

Элла Валентиновна опять кивнула и что-то промычала.

— Очень вразумительно! — рассмеялся наконец Блюм и, нацарапав в Ларисином блокноте телефон Жданова, пожелал обеим женщинам: — Будьте здоровы! Не кашляйте!

При этих словах Лариса что-то вспомнила и соскочила со стула.

— Я тебя провожу.

— В таком виде?

— А что? Нормальный вид!

На свежем воздухе она и в самом деле держалась ровно и казалась трезвой. Они вышли на Главную аллею, и она по секрету сообщила ему:

— Миша, вчера опять повторилось.

— Что? — не понял он.

— Трибуна снова всхлипнула.

— Ах, черт! Я совсем про это забыл. Пойдем-ка! — И он быстрым шагом направился в ту сторону. Лариса едва поспевала за ним. Взобравшись на трибуну, Миша увидел, что линолеум закатан. Воспользовавшись перочинным ножиком, он приподнял крышку и крикнул: — Выходи.

Тренина следила за его движениями, как за ловкими маневрами иллюзиониста — завороженно и раскрыв рот. И в результате фокуса на трибуне появилась девочка в коротком желтом сарафане.

— Надя? — не верила своим глазам Тренина. — Что ты там делала?

Надя молчала.

— Ты прячешься там от девочек? — Лариса окончательно протрезвела. — Они тебя обижают?

Надя по-прежнему не проронила ни слова.

— Подожди-ка, Лариса. Дай мне с ней поговорить с глазу на глаз. — И, взяв девочку за руку, Миша повел ее к столовой, но вдруг остановился и обернулся к Трениной. — Лариса, не в службу, а в дружбу. У меня там в машине эксперт — скажи ему, чтобы еще полчасика подождал.

— Что же ты молчал? Я напою его чаем.

— Но только чаем, Ларис, он за рулем.

Они уселись на той скамейке напротив столовой, на которой любили сиживать с Юрой после обеда или ужина, и Миша учинил девочке настоящий допрос.

Блюм. От кого ты узнала про трибуну?

Надя. От старшей сестры. Она два раза была в этом лагере.

Блюм. Ты знаешь, что Ксюша погибла?

Надя. Да. Нам сегодня сказали.

Блюм. Я расследую это убийство и потому должен знать все. Ты ведь там пряталась не только от девочек. Верно? (Она кивнула.) Ты уходила туда плакать? (Она кивнула.) А начала ты плакать после того, как Ксюшу похитили. Почему?

Надя. Я ее обижала…

Блюм. Те вещи, что я нашел там у тебя — пудреница и носок, — они принадлежали Ксюше? (Она кивнула.) Ты их у нее украла, а потом раскаивалась? (Она кивнула.) Ты что-то мне не договариваешь. Раскаиваться ты могла бы у себя в коттедже. Ведь ты сейчас живешь одна? (Она кивнула.) Ты там от кого-то пряталась! От тех, кто похитил Ксюшу? Верно?

Надя. Я их боялась.

Блюм. Боялась, потому что думала — они приходили за тобой? Ведь ты в спектакле играла Карабаса?

Надя. Нет. Им нужна была Ксюша.

Блюм. Откуда ты знаешь? (Молчание.) Говори!

Надя. Я видела, как ее похищали.

Блюм. Это правда? Ты не врешь?..

Ей не было смысла врать. Она боялась, что придут в конце концов и за ней, — слишком много она тогда видела. Но ее-то никто не видел! И все равно боялась. Теперь же, узнав о гибели Ксюши, она вдруг перестала бояться, потому что совесть, ее детская совесть, уже была настолько замарана, что требовала очищения.