Последняя акция

— Если хотите, подвезу домой, — предложил он. — Я тут в соседний дом своего нового шефа отвозил, теперь свободен, как птица в полете…

— Хорошо, — согласилась она, — не пешком же идти.

По дороге они вспоминали былые времена. Про свои болячки она не стала рассказывать постороннему. Подогнав машину к самому подъезду, он вдруг спросил:

— Кофейком не побалуете?

Несмотря на то что устала и хотела спать, она вдруг обрадовалась этой неожиданной возможности не остаться одной. К тому же Преображенская призналась себе, что этот человек ей вовсе не неприятен, хотя она всю дорогу завороженно смотрела на его большой палец. Толстый и неуклюжий, он как будто нарочно был пришит к этой довольно изящной руке. Несколько лет назад, увлекаясь хиромантией, она вычитала, что такие пальцы обычно бывают у убийц, но в последнее время вещи подобного рода вызывали у нее только смех.

— Побалую, — улыбнулась она ему в ответ. Они еще поболтали, ждали, когда вскипит чайник. А когда Анастасия Ивановна пошла заваривать кофе, он достал из кармана шелковые перчатки, раскрыл ее сумочку и нащупал в ней пистолет…

Иван раскручивался в кресле, сжав подбородок в кулаке. Видно было, что рассказ Лузгина произвел на него сильное впечатление.

— Откуда она все узнала? — спросил он и тут же осекся — вспомнил, как восемь лет назад во время областной конференции во Дворце культуры профтехобразования она тоже ошарашила его своей информированностью. Он тогда проводил чистку кадров в своих «первичках» — снимал неугодных ему людей, в их числе оказались несколько друзей Преображенской, и Настька вздумала шантажировать его Маликовой. Откуда только прознала об их романе? Ведь все было шито-крыто, никто не догадывался, даже мать ничего не знала! Мать в конце концов и пострадала от этого — лишилась привычных контрамарок на концерты своих любимых певцов, Преображенская стала ей отказывать. Так что ни Сличенко, ни Воронец больше не смогли лицезреть Зинаиду Тарасовну в первом ряду. Что же касается его романа с Маликовой, то после того, как Ольга ушла из райкома, из этого вряд ли получился бы криминал. Тогда-то Настька и распустила руки! Что ж, пусть земля ей будет пухом! — Перед тем как стрелять ей в голову, мог бы поинтересоваться, откуда она, стерва, столько знает! Не с потолка же она это взяла?

— Собрала по мелочам, Ваня. Девки некоторые «оттуда» возвращаются — рассказывают. Все по аналогии прикинула и получила результат.

— Ишь какой ты грамотный, Алексей Федорович, а машину свою где оставил?

— В двух кварталах отсюда.

— Молодец. Больше ты в нее не сядешь — достаточно «засветил». И домой не вернешься — там наверняка засада.

— Я, Ваня, пальчиков своих нигде не оставил!

— Верю, но будет надежней все-таки схорониться пока у меня, и «тачку» я тебе выделю из своего парка.

— Шалву с собой взять? Он вчера отправил к праотцам лесника и сейчас, наверно, «замаливает» грехи с какой-нибудь бабой.

— Возьми, если его уже не накрыли.

— Ты, Ваня, им льстишь.

— А ты недооцениваешь! Они «сидят» на воротах моей дачи!

— Работа будет? — поинтересовался на прощание Лузгин.

Стацюра, немного помедлив и глотнув из стакана содовой, произнес:

— Мне нужен Соболев, и теперь он мне нужен живым.

— Он вчера не ночевал в лагере…

— Это меня не волнует. Я даю вам с Шалвой два дня…

Когда за Лузгиным закрылась дверь, Иван подошел к окну и раздвинул две пластинки в жалюзи. Алексей Федорович бодро шагал вдоль шоссе, направляясь к автобусной остановке, и время от времени оглядывался. «Хвоста» за ним не было.

В два часа дня Иван набрал Москву и услышал в трубке:

— Слушаю вас.

— Это я.

— Привет. Как дела?

— Взаимно.

— Она прилетела.

— Все в порядке?

— Полный ажур.

— Когда будет здесь?

— Завтра. В двенадцать часов по Москве.

Женщина положила телефонную трубку на рычаг и, обхватив руками плечи, выглянула в окно. Руки ее были изящны, как руки балерины. Цвет кожи носил желтоватый оттенок, что выдавало наличие в женщине тюркской крови. Пальцы не знали колец, как, впрочем, и тяжелой работы.

А за окном бушевал Измайловский парк, и солнце бросало особый утренний свет на кроны деревьев, от которого они то загорались, то вдруг потухали, оставаясь в тени. «Сейчас бы к прудам!» — вздохнула женщина и перешла в другую комнату.

Ее гостья, час назад прилетевшая из Мексики и доставленная из Шереметьева к ней, тоже занималась созерцанием утреннего леса, но только с балкона.

— Вера, кофе, сок или что покрепче? — обратилась женщина к гостье.

— Если можно, сок.

Второй раз в жизни Вера Сатрапова видела эту женщину, носящую странное имя — Гелла. Булгаковщина какая-то! И впервые была у нее в гостях. И очень жалела, что не могла остаться в ее уютной квартире, а должна тащиться в гостиничный номер. Когда, наконец, это кончится?

Гелла принесла ананасный сок прямо на балкон.

— Только что звонил твой шеф, — сообщила она, — беспокоится, как долетела, как прошла акклиматизацию и таможню…

— Можно подумать, что кроме бумаг я что-нибудь везу! — возмутилась Вера. — Золото инков — в бюстгальтере!