Последняя банда: Сталинский МУР против «черных котов» Красной Горки

После первого убийства попадаться было нельзя, никто бы не отделался легким сроком. Они были слишком на виду, и в случае ареста одного остальным был один путь — стать вне закона. Митин был готов стрелять не только из страха потерять свободу. Он не хотел уходить в уголовный мир, он никогда не считал себя его частью. Шок от первого тюремного срока ушел глубоко. В подсознание, под кожу. Митин предпочел убить, чем быть схваченным с пистолетом и сесть в тюрьму на пять лет. Но отказаться от налетов он не хотел. Проработав на оборонном заводе, выжив в лагере и накормив пятерых членов семьи, он решил, что наступило его время.

Митина часто видели в длинном кожаном пальто. Несколько раз перед ограблением он менялся им со своими подельниками, чтобы запутать возможных свидетелей. Милиция продолжала искать белобрысого (Самарин) высокого (Митин) бандита в кожаном пальто (Митин, Агафонов, Аверченков). Кожаные пальто всегда хранили в себе запах власти и силы. Митинская кожанка стала его рабочей одеждой — в ней ограбление превращалось в операцию, уголовное преступление теряло низменность и банальность и становилось проверкой на смелость. Мы — не воры. Воры — не мы.

Как-то Петр Болотов, приятель Митина по Тушину, решил расслабиться перед поездом на станции Опалиха и зашел в пивную. Не успел он усесться в углу с водкой и пивом, как с шумом распахнулась дверь и в зал вломились двое молодых людей. Первый, высокий, обвел толпу пистолетом ТТ. Болотов и налетчик сразу узнали друг друга, но виду не подали. Митин прошел к кассе и, пригрозив кассиру оружием, потребовал деньги. Когда они скрылись, Болотов еще долго не выходил на станцию. Это был единственный случай, когда Митин стоял на краю. Болотов был намного старше, уже женатый, член партии с 1944 года. На заводе он был тысячником, стахановцем (перевыполнял план аж на пятьсот процентов) и был награжден именными часами. Но самое главное — его не связывала дружба с Иваном. Самое время было проявить гражданский долг и пойти в милицию. Но в голове у него было другое. Он догадался, что произойдет.

На другой день Митин приехал к нему, намекнул, чтобы тот не болтал языком, а заодно предложил войти в долю. Сорокалетний Болотов вошел, и не один раз. Митин разбирался в людях. Он знал, кого можно превратить из свидетелей в соучастников. Болотов оказался полезен вдвойне — у своего родственника Семихатова, капитана армии в отставке, он брал «напрокат» оружие. Налеты привлекали его как своеобразный второй фронт — Болотов не испытал солдатской жизни, так как военный завод давал бронь. Нападение, риск, оружие придавали остроту его устоявшейся жизни. Это одна из неточностей передачи НТВ о «Черной кошке». Фронтовиком Болотов не был, да и по натуре был трусоват. И никакого опыта он передать не мог. Войдя во вкус левых денег, Болотов осмелел и вскоре открылся своему другу Аверченкову. Он почувствовал себя щедрым, хотел поделиться опытом с молодым парнем, хорошим рабочим на не очень хорошей зарплате. Он предложил ему войти в банду.

— Зачем ты работаешь в две смены? Можно взять магазин и иметь деньги.

Аверченкову, у которого в двадцать два года уже были и жена, и туберкулез правой ключицы, никогда не приходило в голову преступать закон. Но Болотову, старшему товарищу и коммунисту, он доверился:

— Вообще-то я еще пацаном нашел пистолет…

Спрут распускал свои щупальца. Вскоре Митин подружился с Агеевым, другом детства Аверченкова. Общительный, привыкший к деревенской работе, Агеев готовился к службе в армии и мечтал о карьере военного летчика. В недалеком будущем его армейское командование отметит его «отличную успеваемость и дисциплину». Такого же мнения о нем был и Митин — спустя некоторое время он открыл ему план следующего налета.

Но Агеев отказался в нем участвовать. Близко зная всех троих, он бы никогда их не выдал, но Митину этого было мало. Он хотел «повязать» Агеева, чтобы обезопасить и себя, и остальных. Так в двадцать два года Агеев стал и винтиком, и орудием этой бандитской машины.