Последняя банда: Сталинский МУР против «черных котов» Красной Горки

Аверченков признался потом, что боялся Митина, хотя, узнай об этом сам Митин, он бы сильно удивился — с Аверченковым они прошли огонь и воду и полностью доверяли другу другу. Однако не всегда было легко соблюдать эту круговую поруку, основанную на мужской дружбе и общих преступлениях, презрении к доносительству и страхе разоблачения. Агеев начал восставать и несколько раз отказался участвовать в налетах. В конце 1952 года Аверченков, мучимый предчувствиями, запутавшийся, напуганный убийствами на Лиственной и Ленинградской, решил уволиться и уехать вместе с женой — разорвать по-другому этот порочный круг он не решался.

Ореховый зал в ресторане Прага. Начало 1950-х гг.

Митин, Николаенко и Лукин были мозговым центром банды, умели подчинять себе остальных, даже без угроз. Несмотря на страшное двойное дно своей жизни, внешне Митин обладал спокойным нравом и выдержкой. Его «авторитет» умел погасить драку на стадионе и остановить столкновения внутри его собственной бандитской команды. Ведь их уверенность в завтрашнем дне — деньги — нередко приносила больше проблем, чем удовольствий. Опасно было все: слишком много пить, слишком много есть, слишком много покупать, слишком много тратить. Приходилось следить за каждым своим шагом. С самого начала Митин жестко потребовал от членов банды крайней осторожности в тратах и контактах.

Гостиница Москва. Конец 1940-х гг.

Но Москва была рукой подать, готовая скрыть и покрыть в случае необходимости. Она удовлетворяла потребности и грубых, и тонких ощущений. Со временем Митин стал уходить от своей прежней жизни все дальше. Уверенный в своей неуязвимости, он сам перестал быть аскетом и все чаще проводил выходные в «Метрополе», «Савойе» и «Астории». А в один прекрасный понедельник Митин не смог встать на работу. Сознавая возможные последствия — ведь увольнение с «оборонки» означало потерю репутации, легальной зарплаты, «крыши», — он в тот же день разыскал приятеля из красногорской милиции, и тот спас положение, выдав ему справку о том, что вызывал его по делу. Чтобы удержать водительские права, Митин стал дружить с автоинспекцией. Однако осенью 1951 года это его не спасло, когда, выпив, он не справился с управлением своим мотоциклом и разбился. Его правая рука плохо заживала после аварии, и Митина направили в ялтинский санаторий. Но, видимо, врачи перестраховались. Травма не помешала ему перед поездкой ворваться в тушинский магазин и снять кассу на 11 тысяч рублей.

Спустя много лет друг генерал-майора Арапова, Э. С. Котляр, был свидетелем откровенного разговора с одним осужденным, который пытался объяснить это противоречие, эту странную двойственность своей жизни, свою рабскую зависимость от нее.

— Вообще я человек не злой, люблю по душам поговорить… Но вот когда выхожу надело, все во мне переворачивается, заклинивает, сам себя не узнаю, вроде и не я вовсе. Откуда что берется — и злость, и хитрость, и никакого страха. Я сам по себе, волк одинокий, и тогда лучше мне не мешать.

Неизвестно, что творилось в голове Митина, однако банда быстро набирала силу. Летом 1952 года он положил глаз на своего приятеля Коровина, который тоже жил на Брусчатом.

Коровины вернулись в Красногорск в 1948 году, после затянувшейся эвакуации. Вновь организованный оптический завод с большой неохотой соглашался отпускать новых специалистов из Новосибирска домой. Даже если они, как Коровин, работали на КМЗ с тринадцати лет. В те годы получить работу на оборонном заводе было легче, чем расчет.

Когда осенью 1941 года все основное производство КМЗ было погружено в эшелоны и двинулось в Новосибирск, Коровины уехали вместе со всеми рабочими завода. В Новосибирске под выпуск прицельной и наблюдательной техники был отведен Институт военных инженеров. Однако помещение надо было расширять, чтобы внести станки. Пришлось долбить стены и увеличивать проемы. Сибирская зима вовсю гуляла в здании, пальцы немели. Рабочие, включая женщин и подростков, работали в продуваемых помещениях, при самодельных обогревателях: с одной стороны — железная бочка, приспособленная под печку, с другой — проволока, намотанная на два кирпича. Одна из работниц-оптиков вспоминала: «Многие кашляли, приходили на работу с температурой. Но надо было работать. Выпуск танков и самолетов стал нарастать, нужны были прицелы. Все для фронта — так и жили».

Несмотря на отчаянные условия и человеческие утраты, уже через несколько месяцев завод в полном объеме выполнял государственный заказ.

Среди прошедших через адовую работу в тылу был и Коровин — стахановец, которому не было еще и восемнадцати лет. Из Новосибирска он привез медаль «За доблестный труд во время Великой Отечественной войны» и сразу устроился работать на КМЗ. Его продукция с личным клеймом шла прямо на склад, минуя ОТК. Как Лукин и Базаев, он увлекался спортом и играл за заводскую футбольную команду.