Последняя Башня

– Давно мы не тренировались, ребята, – вопросительно рыкнул седовласый, доставая из ножен меч. Ребята кровожадно кивнули.

За спинами наемников я развязно подмигнула Сэлну иэрн Лест нирре Лотариэль, отчего его уши зло оттопырились из-под копны темных волос. Чтобы закрепить результат, я подмигнула еще раз.

Должна признать, дрались эльфы красиво, как это могут только они, умеющие с поэтической красотой ломать челюсти и выворачивать суставы. Даже хруст сломанных костей был мелодичным. Вот только не повезло им, что маги тоже не любили перворожденных и время от времени стали взбадривать потасовку легкими молниями. Тролль с орком тоже временно забыли о неприязни, на почве общей нелюбви к эльфам и достав дубины, стали развлекаться. Будь ты даже быстр и ловок как бешеная кошка, будь у тебя даже тысячелетний опыт драки, против кучи озлобленных посетителей таверны не попрешь. Плюс я еще изредка подбаривающе вопила: "Мочи ослоухих!" И от моих воплей они глохли еще больше.

До прихода стражи я успела тихо ускользнуть в освободившийся проход, и притаившись в переулке, довольно ухмыляясь и дожевывая пирог, наблюдала, как блюстители правопорядка выволакивали скованных эльфов под одобрительные вопли толпы. По-моему это был первый и единственный раз, когда их в таверне встречали с радостью.

Окровавленный и избитый Сэлн из последних сил приподнял голову, безошибочно определив место, где я пряталась, и чуть слышно просипел:

– Мы просто хотели поговорить. Это важно. Вопрос жизни и смерти. Мой народ заплатит тебе. И будет обязан. Просто поговорить.

Я в который раз за сегодняшний день поперхнулась. Странные они все-таки, эти эльфы.

Их протащили скованными через весь город и грубо, с издевкой кинули в каменное зарешеченное помещение. Кажется, у людей это называется тюрьма.

– Ну, впервые у нас уважаемые высокородные гости, – заржал начальник стражи, потрясая ключами. Потом приходили и другие, и их хохот долго раскатывался под низкими сводами темницы. Сэлну было все равно. Он не понимал их насмешек, а если бы и понимал… Какое ему дело до этих ничтожных смертных? Правда, когда он выберется отсюда, то пожалуй не откажет себе в удовольствии оставить в этом гостеприимном месте какое-нибудь редкое эльфийское проклятье. Он как раз, находясь здесь, успел вспомнить парочку.

Эльф полулежал, прислонившись избитой спиной к холодной каменной кладке, и усилием воли прогонял из мыслей боль. Кларинг спала, уткнувшись лицом в несвежее сено и усиленно регенерировала. О побеге, когда она в таком состоянии, не могло быть и речи. К тому же, Сэлн надеялся, что эта нелюдь услышала и придет, ведь если она скроется из города сейчас, пока они не в силах ее преследовать… Все пропало. Эльф прикрыл глаза, стараясь не думать о плохом. Он, как никто в своем клане умел надеяться, хотя эту способность в мрачном, вечно сосредоточенном типе трудно было заподозрить с первого взгляда.

И дернуло же самолюбивого старика превратить добытое сумеречное вещество в меч. Да еще и в живой волшебный меч, способный выбирать себе хозяина. Или хозяйку. "Ну почему именно она?" – убивался эльф. Он же на какую-то долю секунды успел почувствовать бурную радость после освобождения от нее. А потом его ладони словно обожгло огнем, и меч, переставший чувствовать рядом с собой владелицу, решил избавиться от чужаков. Теперь его в руки не возьмешь и заклятием не подцепишь, пока она не будет рядом или пока не пройдет еще несколько столетий. В другом случае Сэлн предпочел бы подождать, лишь бы не связываться с этой изворотливой нелюдью, натравившей на них всю таверну, но сейчас у них просто не оставалось времени. Он вздохнул.

Задолжавший. Он уже века был Задолжавшим и его соплеменники давно не смотрели в его глаза, но почему-то особенно больно это резануло его только сегодня. "Талассэ, тебя зовут, Талассэ?" Да как она смеет, эта жалкая нечисть называть его так. Так его не называли даже близкие родичи, опасались, да и не осмеливались произносить вслух, первое и самое главное слово древней клятвы. Не произноси, и тогда беда обойдет тебя стороной. Задев другого.

"Задолжавший, я ухожу вместо тебя, я отдаю тебе свою вечность, чтобы ты успел…"

Он помнил свою боль и эту ее хрупкую улыбку, пробившуюся сквозь дымный чад ритуального костра. Вместе с ней ушло и все, что их связывало. Редкие жесты, отрывочные фразы, вот и все осколки прошлой жизни, что он сумел вырвать из лап забвения. Остальное стерлось из памяти, словно отгороженное пеленой той давней вязкой боли. Задолжавший. И теперь она назвала его этим словом, та, которая и близко не имела права произносить.

Возможно, сородичи про себя именовали его только так. Талассэ. В их речи достаточно часто проскальзывали оговорки, чтобы считать их случайными.