Последняя битва

Хранитель вздохнул и, слегка поморщившись, пнул лежавшего сандалией. Ощущение было такое, будто он пнул кучу тряпья. Да и ответ был такой же. Хранитель усмехнулся. Что ж, оставался последний способ.

— Знаешь, Амас, сегодня я провел заключительный ритуал Возрождения.

Тряпье на матрасе взвилось вверх причудливым фонтаном, который, опав, обнажил обтянутый кожей череп с возбужденно горящими глазами навыкате, с тонкими, стиснутыми в нитку губами.

— Как? Расскажи, как это было? Эхимей, ты должен мне все рассказать! Ты единственный из нас, кому судьба подарила счастье испытать всю мощь Ока (при этом слове голос говорившего дрогнул)… Ты обязан мне все рассказать. О Творец… Эхимей, ну что же ты молчишь?! Неужели тебе жалко рассказать мне об этом… — С этими словами бормочущая куча тряпья сдвинулась с места и поползла к Хранителю, продолжая причитать и протягивая к нему тонкую руку, больше похожую на птичью лапку, чем на человеческую конечность. Это было лишнее. Хранитель брезгливо оттолкнул Амаса ногой и прикрикнул:

— Замолчи! Как я могу тебе что-то рассказать, когда ты не даешь мне вставить слово?

Тряпье, отброшенное к стене, резко оборвало бормотание и замерло, яростно сверкая глазами, будто боясь, что сидящий перед ним посетитель передумает и решит вообще не открывать рта. Хранитель перевел дух:

— Ну вот, так-то лучше. Понимаешь, Амас, я пришел к тебе не только для того, чтобы рассказать об Оке. Сказать по правде, только во время этого ритуала я понял, какая мощь сокрыта в нем. Но во время его проведения у меня появились некоторые вопросы, на которые ты можешь знать ответы или хотя бы укажешь мне направление дальнейших поисков. — Хранитель умолк, не отрывая глаз от Амаса, но тот старательно молчал, стиснув тонкие губы так, что его рот превратился в тонкую ниточку.

— Так вот, если ты расскажешь мне, что и как ты почувствовал в тот момент, когда Измененный нарушил баланс, разрушив западную половину Творца, то я готов поделиться с тобой тем, что открылось мне во время ритуала Возрождения.

Обитатель камеры мелко-мелко закивал головой и разлепил губы, распахнув неожиданно большой и черный рот, как будто тьма этой камеры пропитала все его внутренности. На этот раз его речь ничем не напоминала то жалобно-горячечное бормотание, которое до сего момента исторгала его глотка. Нет, теперь его голос звучал торжественно.

— В тот день я с самого утра чувствовал, что должно произойти что-то особенное. Ночью мне было видение, которое я рассказал Антиману…

Хранитель еле сдержал улыбку. Так звали Старшего Посвященного, которого Амас готовил себе в преемники. Они оба были под стать друг другу — два спесивца, склонных к мудрствованию и словесному поносу. Они считали себя высшими существами и не обращали ни малейшего внимания на Эхимея, который тогда был всего лишь ключником верхних чертогов. Вернее, не обращал внимания Амас, а Антиман не упускал случая наградить Эхимея пустым, равнодушным взглядом. Так он выражал презрение. Да еще время от времени, поджав губы, брезгливо цедил:

— В левом притворе от пыли уже мухи дохнут… — или: — А вам не кажется, милейший, что одежду стражи уже пора бы постирать? — И всегда тихо, вполголоса, чтобы Эхимей, пытаясь расслышать замечание столь важной персоны, посильнее напряг слух и склонил голову поближе к устам вещающего (Амас был очень маленького роста и ученика подобрал себе под стать). Поэтому Эхимей даже удивился, каким громким может быть голос Антимана. Это обнаружилось в тот момент, когда ему на жертвенном камне вырезали печенку. Палач еще не довел до конца первый надрез, а от воплей Антимана уже лопнула слюда в левом подсвечнике. Ну да ладно о прошлом…

— … он был согласен со мной, что это знак. Правда, до того как с Острова сообщили, что Измененный вошел в чертог Творца, мы считали его добрым… — Голос узника дрогнул, и Хранитель понял почему. В тот день рухнул мир…

Через полчаса Хранитель понял, что если Амаса не заткнуть, то можно захлебнуться в потоке слов. К тому же главное, что ему хотелось выяснить, он уже понял. Хранитель поднял руку (отчего исступленно бормочущая куча тряпья запнулась и замолчала) и, наклонившись к бывшему Хранителю Ока, занимавшему свой пост долгие двадцать лет, произнес:

— Значит, ты говоришь, что почувствовал гнев, охвативший Творца?

Амас мелко затряс головой, каковой жест с некоторой натяжкой можно было принять за утвердительный кивок, и снова зашелестел его горячечный шепот:

— Да-да-да-да… меня по-настоящему поразил ужасающий гнев Творца, а также ненависть… ненависть к Измененному! И еще сожаление… но не гнев! Сожаление о том, что мы, его слуги, не смогли защитить своего Творца. Мы оказались недостойны его…

— Скажи, Амас, а… боли или, скажем, страха ты не почувствовал?

— Боли? — Амас рассмеялся дребезжащим смехом. — О чем ты говоришь, Эхимей? Боль… страх… разве Творец может испытывать столь низменные чувства? Это слишком низкие чувства.