Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев

Иоахим Лифшиц вылез из своего убежища в подвале Крюгеров в Карлсхорсте, чтобы встретить Красную армию. На ломаном русском языке, который он учил во время своего заточения, он попытался объяснить, кто он такой, и выразить свою благодарность за освобождение. К его изумлению, русские покатились со смеху. Хлопая его по спине, они сказали, что и они счастливы, но, снова задыхаясь от смеха, пояснили, что никогда еще не слышали такого жуткого русского языка. Иоахиму было все равно. Для него и Элеоноры Крюгер закончилось долгое ожидание. Они первыми поженятся, когда закончится сражение. И как только они получат свидетельство о браке, это будет, по словам Элеоноры, «их личная победа над нацистами. Мы победили, и ничто больше не сможет причинить нам вред».[60]

На всех освобожденных территориях из убежищ выходили евреи. Некоторые, однако, еще так боялись, что оставались в своих тайниках долго после того, как исчезла нацистская угроза. В Лихтенберге двадцатилетний Ганс Розенталь выйдет из своего крохотного тайничка шесть на пять футов только в начале мая — целых двадцать восемь месяцев проведет он, скрываясь. Иногда, когда русских временно отбрасывали яростными контратаками, освобожденные евреи сталкивались с необходимостью прятаться снова.

Велтлингеры из Панкова пережили самые невероятные приключения. Освободили их раньше многих. Русский офицер, который вошел в их убежище в квартире Мерингов, навсегда запомнит Зигмунда, как «олицетворение Михаила-архангела». Увидев Велтлингеров, офицер выкрикнул на ломаном немецком: «Русские не варвары. Мы ничего вам не сделаем». Когда-то он учился в Берлине. Затем настал напряженный момент. Офицер и его солдаты обыскали весь дом и нашли шесть револьверов. Жильцов собрали, и русский объявил, что нашел револьверы вместе со сброшенной военной формой. Всем приказали выйти из дома и выстроили у стены. Зигмунд шагнул вперед и сказал: «Я еврей». Молодой офицер улыбнулся и чиркнул ладонью по своему горлу: «Ни одного еврея в живых не осталось». Но Зигмунд все твердил, что он еврей. Он взглянул на жильцов, выстроенных у стены. Всего несколько недель назад многие из них выдали бы его, если бы знали, что он здесь прячется, и все же Зигмунд сказал громко и четко: «Это хорошие люди. Все они скрывали нас в этом доме. Прошу вас не причинять им вреда. Это оружие выбросили фольксштурмовцы».

Его заявление спасло жизни всем жильцам. Немцы и русские бросились обниматься. «Мы опьянели от радости и счастья», — вспоминал Зигмунд. Советский офицер тут же принес продукты и напитки для Велтлингеров и заставил их поесть. Велтлингеры чуть не заболели от этой еды, потому что не привыкли к такому изобилию. Как вспоминал Велтлингер, «окружающие сразу стали относиться к нам очень хорошо. Нам предоставили пустую квартиру, еду и одежду, и впервые за долгие годы мы смогли выйти на свежий воздух и пройтись по улице».

Но вскоре эсэсовцы отбросили русских из этого района, и те самые жильцы, которых Велтлингер накануне спас от гибели, вдруг повели себя враждебно. Велтлингер не верил своим глазам. Но на следующий день русские снова заняли их район и снова освободили их, только это была другая советская часть, и на этот раз русские не поверили, что Велтлингер — еврей. Всех мужчин, находившихся в доме, погрузили в грузовик и увезли на допрос. Прощаясь с женой, Зигмунд задавался вопросом, неужели все лишения и испытания закончатся столько бесславно. Их отвезли на северовосточную окраину и допрашивали по очереди в каком-то подвале. Когда подошла очередь Велтлингера, на него направили свет яркой лампы. В темноте за длинным столом сидели офицеры. И снова Велтлингер настаивал на том, что он еврей, что он прятался больше двух лет. Вдруг из темноты раздался женский голос: «Докажите мне, что вы еврей». — «Как?» И женщина попросила его продекламировать на иврите обет веры.

В наступившей тишине Зигмунд взглянул на смутно маячившие лица и, прикрыв голову правой рукой, прочувствованно произнес одну из самых древних молитв — Sh'mah Yisroel: Послушай, о Израиль! Бог наш Господь, Господь наш единственный.

Снова заговорила женщина: «Идите. Вы еврей и хороший человек… Я тоже еврейка».

На следующий день Зигмунд воссоединился со своей женой. «Никакие слова не смогут описать, что мы чувствовали при встрече, мы были свободны и счастливы, как дети. Держась за руки, мы бродили по солнечным улицам», — вспоминал Зигмунд.