Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев

Не было ни одной отрасли, ни одного вида трудовой деятельности, в которой не были бы заняты иностранные рабочие. Многие высокопоставленные нацисты получали русских девушек в качестве домашней прислуги. Военные архитекторы укомплектовывали свои штаты молодыми иностранными чертежниками. В тяжелой промышленности трудились электрики, сталевары, механики и неквалифицированные рабочие. Газовые, водопроводные, транспортные компании и муниципальные предприятия «нанимали» тысячи работников, чей труд не надо было оплачивать. Даже армейскому штабу на Бендлерштрассе были выделены иностранные рабочие. Француз Раймон Легатьер имел там постоянную работу: по мере того как от разрывов бомб в окнах лопались стекла, он заменял их.

Недостаток рабочей силы в Берлине достиг такого критического уровня, что нацисты, открыто пренебрегая Женевской конвенцией, использовали иностранных рабочих и военнопленных на военных заводах. Поскольку Россия Женевскую конвенцию не подписала, пленных красноармейцев использовали в любых целях. С каждым днем ситуация ухудшалась, и пленных стали привлекать к строительству бомбоубежищ, восстановлению разбомбленных военных объектов и даже к ручной загрузке углем промышленных электростанций. Различия между иностранными рабочими и военнопленными стали ничтожными, только иностранные рабочие пользовались большей свободой, но даже это зависело от района и типа работы. Иностранные рабочие жили в «городках» из деревянных бараков, расположенных рядом с фабриками или на их территории; они питались в общей столовой и носили опознавательные знаки. Некоторые концерны закрывали глаза на инструкции и разрешали своим иностранным рабочим жить не на предписанной территории, а в Берлине. Многие могли свободно передвигаться по городу, ходить в кино или другие увеселительные заведения, при условии строгого соблюдения комендантского часа.[3]

Некоторые охранники ослабляли бдительность. Многие иностранные рабочие, иногда даже военнопленные, обнаружили, что могут время от времени уклоняться от работы. Один охранник, сопровождавший двадцать пять французов, которые каждый день ездили на работу в город на метро, теперь даже не утруждал себя пересчетом подопечных, сходивших с поезда. Ему было наплевать, сколько их «потерялось» во время переезда, лишь бы к шести вечера все они собрались на станции «Потсдамер-Плац», чтобы вернуться в лагерь.

Не всем иностранным рабочим так везло. Тысячи практически не имели никакой свободы. Главным образом, это касалось рабочих муниципальных и государственных заводов. Французы, работавшие в газовой муниципальной компании в Мариенфельде в Южном Берлине, имели гораздо меньше прав и хуже питались, чем работники частных компаний. И все же они жили гораздо лучше русских. Француз Андре Бордо записал в своем дневнике, что начальник охраны Феслер «никогда никого не посылает в концентрационный лагерь», а по воскресеньям в дополнение к пайку «позволяет нам уходить в поле, чтобы найти пару картофелин». Бордо радовался, что родился не на востоке. Как он отмечал в дневнике, «русский блок ужасно перенаселен, там вместе живут мужчины, женщины и дети… а то, чем они питаются, но большей части несъедобно». Правда, на некоторых частных предприятиях с русскими рабочими обращались так же хорошо, как с западными.

Западные рабочие по всему Берлину с любопытством замечали, как с каждым днем меняются русские. На химическом заводе Шеринга в Шарлоттенбурге русские, которые, казалось бы, должны ликовать, становились все более подавленными. Особенно возможность захвата города соотечественниками тревожила украинских и белорусских женщин.

Два-три года назад эти женщины приехали в Германию в простенькой крестьянской одежде. Постепенно их одежда и манеры становились все более изысканными. Многие впервые начали пользоваться косметикой. Заметно изменились прически. Русские девушки подражали окружающим их француженкам и немкам. Все отметили, что почти в один день русские девушки вновь надели свои крестьянские платья. Многим казалось, что русские предчувствуют репрессивные меры со стороны Красной армии, хотя и были вывезены из России против своей воли. Эти женщины явно ожидали наказания за то, что стали выглядеть по-западному.

Моральное состояние западных рабочих было высоким по всему Берлину. На заводе Алкетта в Рухлебене 2500 французов, бельгийцев, поляков и голландцев производили танки, и все они, за исключением немецких охранников, строили планы на будущее. Особенно ликовали французские рабочие. Вечерами они собирались за ужином и говорили, говорили о той минуте, когда ступят на землю Франции, пели песни. Самыми любимыми были «Ma Pomme» и «Prospere» Мориса Шевалье.