Последняя бригада

Вальс, который играл Менье, нашелся среди пластинок, и его ставили раз десять. Это был один из тех вальсов, что будоражат воспоминания, и потом все, кто пережил тот вечер, не могли слушать его, не представив себя в вихре военных мундиров, кружащихся в свете золоченых люстр. На мундирах сверкали пряжки портупей, и девушки надолго сохранили в памяти этот металлический блеск. А вот лица как-то стерлись, осталось всего два-три, а остальные размылись, унесенные вихрем вальса. Элиан де Варнасе спрашивала себя: «Как же выглядел тот маленький, но симпатичный парень, племянник министра?» Ей запомнились шаровары Сирила, танец Бебе и шпоры, пятьдесят сверкающих шпор, отражающихся в вощеном паркете.

Все это напоминало довоенные балы в Сомюре. Теперь о них вспоминали как о волшебном сне. Если зажмуриться, то можно попасть в такой сон. Но сейчас об этом никто не думал.

— Уф! Благодарю, — выдохнула Жаннин, падая на стул, и со смехом добавила: — У меня так забавно все кружится перед глазами.

На груди ее блестели капельки пота.

Дам было намного меньше, чем кавалеров, и потому они не имели ни секунды отдыха. Но как же они были счастливы!

На миг в дверном проеме показалась мадам де Буа-Шасе.

— Веселитесь, дети! — сказала она.

Вообще-то говорить ей сейчас не хотелось, но она вдруг, сама того не ожидая, обратилась к Сен-Тьерри:

— Лейтенант де Буа-Шасе… из Шестого драгунского… Вы не знаете, где сейчас Шестой драгунский?

Как это у нее вырвалось? Она и сама не поняла.

«Живем в каком-то кошмаре… Кому из этих мальчиков суждено умереть? О Господи, хоть бы это кончилось! Все равно никакого толку. Они такие славные». И невольно стала перебирать их всех. Она вдруг увидела на Монсиньяке печать смерти, потому что он не танцевал, как остальные, а только менял пластинки. Но она предпочла бы, чтобы погиб кто-нибудь другой — Гийаде, например. Ей стало страшно.

«Какие страсти лезут в голову! Ведь это ужасно: так думать».

И она ушла наверх, словно боясь накликать несчастье на тех, на кого смотрела. А ей вдогонку неслись музыка и смех.

Ламбрей, Тереза и Бобби расположились в маленькой гостиной, примыкающей к залу. После каждой фразы повисала длинная пауза. Бобби время от времени отпускал какую-нибудь шуточку, но никто из троих не вдумывался в смысл его слов. От зала их отделяла высокая резная дубовая дверь. Шум голосов то и дело заглушал звук патефона, и тогда легко можно было узнать гулкий бас Фонтена.

—   Вы решительно не танцуете? — спросил Шарль-Арман.

—   Слишком жарко, — ответила Тереза, с томным видом склонив голову.

— Да, действительно жара, — отозвался Шарль-Арман, откинувшись на спинку кресла и разведя руками.

Полулежа на диванчике времен Директории, Тереза улыбалась неизвестно чему, обнажая ряд белых зубов. Щека Бобби казалась чуть вздернутой из-за иронической складочки на подбородке.

Шарль-Арман поднялся и отдернул тяжелую штору.

—   А вы не боитесь налета? — спросила Тереза, указав на зажженную люстру.

—   Посмотрите лучше, какой красивый вечер, — пожал плечами Шарль-Арман.

Он услышал стук каблучков по полу — она подошла к окну.

Вечер действительно был великолепен. В небе висели огромные звезды, в долине лежал молочный туман, сквозь который то там, то тут просвечивали темные силуэты тополей. В глубине парка, как раз над высокой пихтой, звезды сложились в какой-то замысловатый рисунок.

Шарль-Арман взял Терезу за руку чуть выше запястья. Она стояла совсем близко, касаясь его плечом, локтем и бедром, и он уже не смотрел на небо, а, скосив глаза, разглядывал ее профиль, высокий лоб, нежное веко, тонкую линию носа. Аромат вечернего воздуха смешивался с легким запахом духов, исходящим от ее виска. Если бы за спиной не было Бобби, Шарль-Арман наклонился бы к Терезе и коснулся бы губами ее шеи. Ему хотелось сказать: «Давайте улизнем от него в парк!» Он начал подбирать слова, крутить фразу и так и сяк, боясь, что приятель его услышит. Но момент был упущен.

Тереза отодвинулась от него и снова уселась на диван. Ей показалось, что оба кавалера разглядывают ее ноги, и она быстро натянула на колени короткое платье.

Шарль-Арман упал в глубокое кожаное кресло, которое никак не вязалось со старинной обстановкой комнаты.

— Это кресло адмирала, — сказала Тереза.

Шарль-Арман чиркнул спичкой, и огонек высветил перстень на пальце и насмешливую улыбку, появившуюся на его лице. Он откинулся на кожаную спинку кресла и вдруг ощутил необыкновенный прилив счастья оттого, что он здесь, что вдыхает свежий ночной воздух и следит, как поднимается к люстре сигаретный дымок.

Его захватило странное ощущение свободы. Не было ни вчера, ни завтра. Война сожгла все мосты. Все связи с прошлым разорваны, будущее в тумане. Ни воспоминаний, ни надежд. И внутри он чувствовал такую же пустоту. То место в его душе, что занимала жажда удачи и приключений, оказалось свободным.

Рядом продолжали танцевать. В окно влетело какое-то насекомое и закружилось возле люстры.

— Ночная бабочка, — бросил Бобби.