Последняя черта (СИ)

— Сколько ж нам ждать этих торговцев? Они, чай, не каждый десятик проходят. Иной год бывает так, что и не заходят вовсе. У нас чисто все, Обрыв твари пройти не могут, но больно уж на отшибе мы.

Слово за слово, так и договорились до того, что Белым Шахтам нужен собственный торговец, что ходил бы каждый год на Юг через уцелевшие селения да закупал все самое нужное или обменивал. Идти, вестимо, никто не хотел, особенно те, у кого род. Кёнсу не вызывался, понимал, что это лишь уловка-оправдание, но он был единственным одинцом в подходящем возрасте. А еще он был странным и, по мнению многих, ленивым и бестолковым. Вроде и грамоте обучен, и в доме полезен, а так и не поймешь, куда пристроить.

— Молодой, зубы все, руки и ноги тоже на месте, а дом твой пустой, да и не нужен он тебе, а в наложники ты ни к кому не хочешь, — приговорили Старшие. — Болтал твой отец, что дороги знает, значит, науку передал тебе. Собирайся.

— Но я даже не охотник. — Кёнсу поднялся и прямо поглядел на Старших. — И оружия у меня нет. И товаров — тоже.

— Товары соберем всем миром. Что-то да отыщется. Оружием поделимся и запасами в дорогу. Бывалые торговцы говорили, что в одиночку пройти Зараженные Земли легче, а ты тихий. Как притаишься, так и не видно тебя. Жены у тебя нет, наложником ты тоже не был, так что запах твой слабый. Пройдешь. А нет, так придется найденыша убить или бросить. Не прокормим мы столько без помощи.

— Да он ест совсем чуть.

Спорили долго, но через два дня Кёнсу и Фаня выставили за ограду. Кёнсу подозревал, что намеренно от него избавились, ведь из одинцов он и впрямь был единственным молодым, молчаливым и замкнутым. Ни семьи своей, ни к другим не прибился. Завести семью и возможности не было, разве только если кого смерть приберет, чтобы Кёнсу вдову мог взять, но он выходил младше всех возможных вдов. Одна дорога оставалась — в наложники пойти, но хорошего тоже мало. В некоторых семьях наложники были, заменяли жен, пока те были на сносях или не могли супружеские обязанности исполнять по какой причине. Но не жалели их. Обычно они работали больше всех, кусок за столом получали самый малый, а в холодную пору их и из дома могли выгнать. Обращались хуже, чем с собаками.

Кёнсу звали в наложники, сладкими речами услаждали, говорили, какой он красивый, как его беречь будут, но он не верил. С тех пор и ходил всегда, замотавшись в тряпье по самые глаза, а в чехле на правой лодыжке таскал остро заточенную отвертку, что от отца досталась. Всякое бывало, и Кёнсу не желал никому давать возможности поступить ему наперекор.

Вот в начале пути на Юг он и подумал тогда, что, может, и к лучшему это, что его выгнали вместе с найденышем. Отправили в торговлю, но на деле — выгнали. Дали с собой две котомки с мандаринами, мешочек со змеиными шкурками да россыпь прозрачных камней, что иногда находили на склонах и в ручьях. Этими камнями удавалось споро развести огонь при ярком солнце, если умеючи.

Мать свою Кёнсу не помнил вовсе, а отец учил его писать и читать, никогда не ругал, если Кёнсу прятался ото всех и писал что-нибудь на сшитых ремешками листах. Отец даже отдал Кёнсу личное сокровище, второе после карты, — темную коробочку с карандашами, научил карандаши затачивать. В детстве Кёнсу чудом казалось, что деревянные палочки оставляли линии на бумаге, как следы, которые потом можно распутать. Кёнсу мнил себя охотником, только особенным. Обычные охотники читали следы людей и зверья, а Кёнсу читал следы на бумаге. Так умел не он один, но на Белые Шахты подобных умельцев приходилось в руку-полторы.

С самого рождения Кёнсу слышал негласный закон, что всем под кожу въелся: одиночки умирают первыми. Но считали его в Белых Шахтах именно одиночкой. Гордецом, что не протянет долго. Ведь после смерти отца он остался без семьи, да и наложником не пошел ни к кому. Только и умел, что писать, готовить да лечить немножко. И обида зрела день за днем. Почему одиночки умирать должны первыми? И почему нельзя схорониться в укромном месте и выводить на помятых листах свои мысли? Почему нельзя помогать Старшему, что вел книгу, в которой делал записи обо всем, что случалось в Белых Шахтах? Кёнсу писал и читал лучше всех в Белых Шахтах, но Старший передавал науку сыну, что и в подметки Кёнсу не годился. Вот и в путь отправили тоже Кёнсу, потому что семьи у него нет, один он, а раз один, то права голоса у него тоже нет.

С другой стороны, с Фанем обошлись и того хуже — его вообще ни о чем не спросили.

— Ладно. — Кёнсу вздохнул, потрепал Фаня по отросшим волосам и взялся за тушку кролика. Фань смотрел, как Кёнсу разводил огонь маленький, потом смолил тушку, сжигая мех до последней ворсинки, натирал охапкой сухой травы, снова смолил, а после делал аккуратные надрезы, снимал шкурку и превращал ее в мешочек. Голову кролику Кёнсу отрубил старым ножом и велел Фаню закопать ее поглубже, чтобы на запах крови напасть не пришла. Тушку выпотрошил, порубил на пять частей, куски запихал в мешочек из шкурки, туго завязал и принялся бить мешочком о камни.