Последняя Ева

– Валя, я здесь, – позвала она, не умея даже удивиться спокойствию своего голоса. Это было какое-то очень внешнее спокойствие, в душе ее происходило совсем другое, но сейчас было неважно, что происходит в ее душе, а голос ее звучал спокойно. – Валечка, не смотри на них, ты чувствуешь – я же здесь!

Она взяла его руку, лежащую поверх одеяла. Рука была холодная как лед, и вместе с тем Надя почувствовала, как сжигает Валю изнутри непонятное пламя.

Медленно, исподлобья, как будто не веря, он всматривался в ее лицо.

– Надя… – сказал он без удивления, но с такой пронзительной интонацией, которой она никогда не слышала в жизни. – Надя, ты тоже… с ними?

– Нет, – не понимая, о ком он говорит, ответила она. – Я не с ними, Валечка, я с тобой.

И тут она увидела, как знакомо – наконец знакомо! – появляется на его потемневшем лице улыбка: этот взгляд чуть исподлобья, и постепенно расцветает…

– Надя, – повторил он совсем другим голосом – детским, жалобным. – Ты правда здесь?

– Ну конечно, – улыбнулась она. – Я же тебя за руку держу, разве ты не чувствуешь?

– Я чувствую. – Валя продолжал улыбаться, но глаза его блестели тревожно, как у ребенка, проснувшегося в темноте, в полной ночных страхов комнате. – Я только не сразу понял… Их, знаешь, так много, – снова, теперь уже смущенно, улыбнулся он. – Я просто не знаю, что с ними делать, и все они меня держат.

– Кто – они, Валечка? – осторожно спросила Надя.

– Да я сам не понимаю, кто, – сказал он. – Какие-то пятна, щупальца, отовсюду, и все меня хватают… Я даже назвать их не мог, Надя, пока тебя не увидел, но они меня так измучили, измучили! Они что-то говорят, спрашивают, ко мне прикасаются, требуют, чтобы я ответил, а я не могу, и деваться от них некуда…

– А ты не отвечай, – сказала она, как будто эти пятна и щупальца, мерещившиеся ему, и вправду существовали. – Не обращай на них внимания, посмотри на меня. Они сейчас исчезнут.

– Как хорошо, Надя, – сказал он, все сильнее сжимая ее руку и глядя ей в лицо. – Я всегда знал, что ты не с ними. Я, наверное, их-то всегда и боялся. Помнишь, говорил тебе, что боюсь всего этого – смутного, неясного… – В его сбивчивой, торопливой речи, в его воспаленном сознании наравне существовали эти невидимые существа и реальные воспоминания. – Этого так много, Надя! Этой смуты… Мне теперь кажется, что вся жизнь только из нее и состоит, и я не знаю, как же я теперь буду жить. Нет ничего простого, Надя! Идешь по улице, все обыкновенно, ты ни о чем особенном не думаешь, а только о том, о чем и всегда – что сессия кончилась, еще что-нибудь такое. И вдруг все и происходит – кровь, боль. Оказывается, что все так зыбко, так непрочно… Как же в этом жить, Надя?

– Это неправда, – сказала она, не отводя взгляда от его глаз, полных детского ночного страха. – Все это скоро пройдет, ты выздоровеешь и увидишь, как все просто и ясно.

– Правда? – Она увидела, как простая радость мелькнула в его глазах. – Надя, ты… скоро уйдешь?

– Я не уйду, – сказала она, по-прежнему сидя на корточках у кровати, и прижалась щекой к его холодной руке, которой он сжимал ее пальцы. – Ты давно проснулся?

– Я не знаю, – сказал он, обводя палату удивленным взглядом, словно впервые узнавая реальные очертания предметов. – Да, наверное, я спал, я помню, что-то укололи перед перевязкой.

По тому, что Вале, кажется, не было больно, Надя поняла, что это уколотое перед перевязкой лекарство еще действует. Она представила, что будет, когда действие укола кончится, и острая, как боль, жалость к нему сжала ее сердце. Краем глаза она видела, как странно – волнами, провально – лежит на его теле одеяло. Куда ей было уходить!

– Скажи мне что-нибудь, – попросил Валя. – Ничего такого, нет! – торопливо, словно испугавшись, тут же добавил он. – Просто расскажи что-нибудь – что ты делала эти дни, про рисунки свои что-нибудь… Мне так легко, когда ты говоришь, Надя… У тебя прическа другая, тебе очень красиво, – вдруг заметил он, дотрагиваясь ладонью до легких завитков у нее на щеках; Надя обрадовалась, что он замечает эти мелочи.

Она не помнила, что рассказывала ему, чувствуя, как постепенно теплеет в ее руке его рука и как одновременно с этим боль подступает к нему, заставляет сильнее сжимать пальцы, тяжелее дышать, выжимает капли пота на лбу.

– Не уходи, Надя, не уходи! – повторял он, хотя она и не думала уходить – сидела на краю его кровати, теперь уже в обеих своих руках держа его руки. – Ты не говори ничего, если не хочешь, только не уходи!

Надя не помнила, как долго сидела у Вали в палате, не помнила, когда появилась Эмилия Яковлевна – Валя ли позвал ее, она ли, или та вошла сама, не выдержав ожидания под дверью. То полное, всепоглощающее соединенье с ним, которое она ощутила, войдя в палату и увидев его измученные бредовыми видениями глаза, – настолько захватило ее, что она не замечала ничего.