Последняя Ева

«Зачем я пришла? – вдруг подумала она так ясно, как никогда прежде. – Все ведь кончено, это же всем понятно…»

На самом деле еще час назад ей вовсе не казалось таким понятным и очевидным то, что их с Денисом любовь заканчивается. В конце концов, они были вместе уже не первый год. Ну, не совсем вместе, но все же. Они могли не встречаться месяцами, а потом вдруг их словно бросало друг к другу, и Ева безошибочно чувствовала его страсть, и желание, и стремление к ней… Она не могла обманываться в этом!

И вот сейчас она сидела на пустой кухне, поставив локти на стол, заваленный вымазанными в майонезе ложками, обрезками колбасы и пустыми банками из-под горошка, – и с холодеющим сердцем понимала: то, что она с каким-то отчаянным исступлением пыталась считать любовью, кончается бесповоротно. Оттого и раздражение в его голосе, и безразличие во взгляде, и даже этот коллективный подарок…

Самое удивительное было, что ей даже плакать не хотелось. Ева смотрела на фотографии Дениса, приклеенные к дверному стеклу, и понимала, что видит их здесь в последний раз. То есть, может быть, она еще придет сюда – на следующий его день рождения, например, – но это уже не важно.

На фотографиях он смеялся, стоя над горной рекой и держа в руке огромную рыбу, или морщился от дыма, разводя костер под дождем, или махал лыжной палкой с самого верха высокой горы… На одной фотографии Денис был снят здесь, в Крылатском, в момент приземления: он держался за стропы разноцветного параплана.

Полеты на параплане были его самым большим увлечением, которое особенно пугало Еву, потому что этот выгнутый парашют казался ей страшно ненадежным – беспомощнее, чем крылья у бабочки.

Она смотрела в его смеющиеся глаза, видела непокорный завиток на лбу – на всех фотографиях он был заметен – и думала о том, что теперь уже невозможно будет прикоснуться пальцами к завитку…

Эта мысль была такой мучительной, что Ева невольно встала, подчиняясь безотчетному порыву, подошла к двери, протянула руку, коснулась холодного глянца фотографии… Неожиданно дверь открылась, и она отдернула руку, как будто обожглась.

На кухню вошел Олег, поддерживая под локоть Галочку.

– Ну вот, здесь попрохладнее будет, – сказал он, усаживая Галочку на единственную оставшуюся на кухне табуретку. – Ева, открой-ка форточку, чего это жара такая? Тьфу ты, мы же мясо в духовку запихнули! – вспомнил он. – Не сгорело еще?

– Нет, – покачала головой Ева. – Запах очень хороший, горелым совсем не пахнет.

– Его, кажется, соком поливать надо, – сказал Олег. – Ты пополивай, раз все равно здесь сидишь, ладно? И за Галкой присмотри, пусть отдохнет. А то она что-то…

Что Галя «что-то», было понятно и без пояснений. Даже удивительно, с чего это она вдруг так напилась! Впрочем, Галочка у них была эмоциональная, импульсивная. Может, и в самом деле отцовский выход на пенсию так ее взволновал, или еще что-нибудь.

– Я послежу, – кивнула Ева. – Мы вместе последим, да, Галь?

– М-гу… – кивнула Галочка. – П-последим, да… Иди, Олежка, иди, я тут посижу немножко… Ева, дай воды, а?

Олег вышел из кухни, а Ева открыла висящий над раковиной шкафчик, в котором у Дениса лежали лекарства. Она достала коробку из-под обуви, служившую аптечкой, и, порывшись, нашла алка-зельцер – чудодейственное антипохмельное средство, которое исправно привозили из Германии все, кто ездил туда на стажировку. Ева однажды даже папу попросила привезти, когда в школьных поездках случился перерыв и у Дениса кончились запасы, – чем вызвала удивление у Валентина Юрьевича.

– Выпей-ка, – сказала Ева, протягивая Галочке шипящий стакан. – Выпей, Галка, сразу протрезвеешь!

– Очень надо, – пробормотала Галя. – Протрезвею – ну и что? Большая радость…

Но стакан она все-таки взяла и, пока Ева поливала соком томящийся в духовке кусок свинины, выпила лекарство маленькими глоточками.

На таких не закаленных пьянками товарищей, как Галочка, таблетки действовали быстро. Это Ева по себе знала: Денис однажды отпаивал ее этим самым алка-зельцером, когда у нее разболелась голова от настоящего шотландского виски, которым он думал удивить ее и обрадовать… Это здесь было, в этой квартире, год назад, и он смеялся тогда, глядя в Евины окосевшие глаза, и целовал в полуоткрытые губы, на которых шипели пузырьки от лекарства.

– Ну, очуняла? – улыбнулась Ева, глядя, как Галя смешно, по-кошачьи фыркает, вытирая почему-то нос.

– Фу, гадость какая! – заявила та. – Придумают же эти немцы!

– А то лучше по-нашему мучиться? – Ева пошире открыла форточку. – Сейчас все пройдет, вот увидишь, сразу хорошо себя почувствуешь.

– С чего это я хорошо себя почувствую? – не согласилась Галя. – Слушай, где тут у него сигареты, а? Мои в сумке где-то, неохота в прихожей искать.

Начатый блок «Мальборо» лежал в другом подвесном шкафчике. Галочка распечатала протянутую Евой пачку, с удовольствием закурила. К Евиному удивлению, она не выглядела особенно пьяной. Таблетка, что ли, так быстро подействовала?