Последняя Ева

– Слушай, а зачем тебе вообще об этом думать? – поинтересовалась Полинка. – Рыбка, зачем тебе думать про какого-то козла? Да кто он такой, чтоб ты о нем думала! – Она достала карандаш из-за уха и положила в карман широкой разноцветной юбки. – Почему это он всю жизнь твою заполнил, а? Тоже мне, нашла свет в окошке! Ну скажи: уж так уж сильно ты его любишь?

Полинка смотрела так испытующе, что Ева невольно отвела глаза.

– Я не знаю… – медленно произнесла она. – Теперь я ничего не знаю. Но у меня такая пустота внутри, если бы ты знала! Если б ты слышала, что он говорил…

– Жалко, Юрки нет, – сердито пробормотала Полина. – Хотя, наоборот, хорошо вообще-то. Он бы его убил, это точно, и в тюрягу бы загремел! Он его, знаешь, терпеть не мог, твоего Диню обожаемого.

– Разве? – удивилась Ева. – А я не замечала…

– А что ты вообще замечала? – хмыкнула сестрица. – Нет, это же ужас просто! И что, это у всех так? Ну, чтоб мужику в рот смотреть и ждать, пока пальчиком поманит?

– Не у всех, наверное, – невесело усмехнулась Ева. – Ты же не смотришь и не ждешь?

– Еще не хватало!

– Ты совсем другая, Полиночка… – глядя в ее глаза, проговорила Ева. – У тебя самостоятельная жизнь, понимаешь? Вот я на четырнадцать лет тебя старше, а чувствую, что у тебя более самостоятельная жизнь, чем у меня.

– Ясное дело, – кивнула Полинка. – Ну а тебе кто мешает? Расплевалась с ним – и слава Богу. Вот и живи самостоятельно, кто тебе теперь не дает?

– Но у тебя не просто самостоятельная жизнь, – словно не слыша ее вопроса, продолжала Ева. – Я не могу точно это высказать, но я чувствую… У тебя она действительно такая, понимаешь? – Ева подчеркнула слово «действительно». – В ней что-то происходит, что-то важное, наверное, тебе что-то бывает надо для себя… Ты творческий человек. Ты знаешь, зачем живешь, или хоть чувствуешь, если не знаешь. А моя жизнь никогда такой не будет, как бы я ни старалась. Сама по себе я себе не нужна. И зачем притворяться?

Полина слушала, сидя на краешке стола и грызя кончик рыжей прядки, что всегда означало у нее внимание. Что-то мелькнуло в ее обычно хитровато-безмятежных глазах, на мгновение сделав их такими печальными, какими Еве никогда не приходилось их видеть.

– Я не знаю, Евочка… – сказала она. – То есть насчет тебя не знаю. Насчет меня, наверно, так и есть – что-то со мной происходит… Ну, это все фигня, не обо мне речь. А ты… Ты же у нас совсем особенная – прям как цветок, ей-Богу! Аж страшно. Нет, и надо было, чтоб именно тебе такой гад попался! – сердито воскликнула она, ударив себя кулаком по колену.

– Да он не гад, – возразила Ева. – Он нормальный мужчина, еще и из лучших. Умный, интересный человек, хороший учитель, ученики его любят…

– Ведет активную общественно-воспитательную работу, – хмыкнула Полинка. – Да ладно, забудь ты о нем!

Конечно, забыть обо всем только потому, что так сказала Полинка, было невозможно. И все-таки Еве почему-то стало легче от этого разговора.

– А как в институте у тебя? – спросила она, меняя тему. – Не наладилось? Может быть, все же…

– Слушай, вот об этом давай не будем, а? – оборвала ее Полина. – Не порть хоть ты мне настроение с утра! Да уйду я оттуда, уйду, – нехотя проговорила она. – И не будем о грустном.

Видно было, что она явно не хочет разговора на эту тему.

– Но почему, Полиночка? – все-таки спросила Ева.

– Да нипочему! Ну, не хочу я заниматься промышленным дизайном, если уж тебе популярные разъяснения нужны, – нехотя сказала она. – А меня учат промышленному дизайну.

– А чем хочешь?

– Чем-чем… Поживем – увидим! – неожиданно рассмеялась Полинка, щелкая выключателем. – Все, золотая рыбка, будь здорова! Я исчезла.

– В институт? – на всякий случай спросила Ева.

– Все может быть! – услышала она в темноте.

Полина давно уже ушла, а Ева все ворочалась в кровати – никак не удавалось последовать сестричкиному совету и уснуть. Она снова включила свет, вгляделась в картину, висящую над Полинкиной неубранной постелью. Та время от времени вешала в детской новые свои картины – «меняла экспозицию». Но после возвращения из летнего похода картина появилась только одна.

«Как ее еще из института не выгоняют? – думала Ева, глядя на эту единственную Полинкину работу. – И что ей не нравится? Очень же хорошо…»

Картина, написанная маслом на оргалите, действительно казалась ей прекрасной. Волны катились по сине-серо-зеленому морю, вспенивались белые барашки. На переднем плане был изображен высокий берег, заросший степными травами. Травы были разные: не столько разноцветные, потому что преобладали коричневые тона, сколько именно разные – по форме, по оттенкам, по какому-то особенному настроению, отличающему каждую из них. И среди этих трав, вровень с ними, едва угадывалась белая, закутанная в покрывало женская фигура – словно еще одна травинка, качающаяся вместе с остальными под невидимым ветром…