Читаем Последняя гимназия полностью

Он перебирал старые характеристики, просматривал их и клал обратно. И шкидцы как-то удивились, словно в первый раз как следует разглядели его. Их поразила усталая желтизна на щеках и висках, тронутые сединами волосы. Морщины, которых не замечали раньше, виднелись рассеянные по всему лицу: на лбу, щеках, возле глаз, у опустившихся углов рта. И даже пальто как-то обвисло вперед, выдавая сгорбившуюся, сутулую спину и морщинистый затылок.

Ребята, с внезапно вспыхнувшей жалостью, жалостью, их самих удивившей, посмотрели на Викниксора.

— Здравствуйте, Виктор Николаевич. — Мы экзамены сдали.

— Поздравляю… — просто ответил Викниксор и встал. — Я очень рад за вас… Очень рад… Хотя, думаю, вам трудно пришлось, а?

— Ну, чего там… Пустяки! — небрежно махнул рукой Иошка, чувствуя, что от этих "пустяков" у него дрожат ноги и плавает в глазах разноцветный туман.

— Так… так… Сдали, значит? Ну, а когда окончательно будет известно о приеме?

— Не знаем… Скоро наверное.

— Да уж не на будущий год, полагаю…

Ребята засмеялись. И Викниксор почувствовал как то тяжелое, нехорошее, спасаясь от чего он уехал из Павловска с дачи, всё это вдруг рассеялось вместе со смехом. И сам он словно впервой увидел своих воспитанников, которых даже не представлял людьми, а так — существами, против кого применялась вся сложная система дефектологии: все те приемы, которые измышляются сотнями авторов, публикуются, возводятся в теорию, в принцип, в идею и… забываются, чтобы через день дать место новой куче подобных сочинений.

Теперь он забыл об этом и дружески, по-товарищески, заговорил со своими воспитанниками. И беседа, тон её, ощущение искренности, — всё это больше привлекло к нему ребят, чем годы долгих научных наблюдений…

— Итак, вы сдали экзамены, — возвратился он к прежней теме: — я могу поздравить вас как первый выпуск… Вы ведь первые, которые самостоятельно уходят из школы… вы держали на третий курс?

— Да.

— Значит, через два года учительствовать будете. Нам, старикам, смена! — И Викниксор невесело улыбнулся, но через секунду встряхнулся, распрямил плечи и расстегнул пальто. Ему захотелось сделать что-нибудь полезное для ребят, чем-нибудь помочь им, он даже чувствовал себя как-то обязанным сделать это. Он соображал, что можно было бы съездить в педтехникум, похлопотать за ребят, поговорить, чтобы облегчить им вступление.

— Я так и сделаю! — пробормотал он, беря шляпу. — Я поеду в педтехникум… Кто там заведующий?

— Ходовецкий.

— Ходовецкий? — вздрогнул Викниксор, — Константин Сигизмундович?

— Да… Константин Сигизмундович.

Викниксор криво улыбнулся и положил шляпу обратно на стол.

— Ну вот, теперь не поеду, — проговорил он. — Вы только не удивляйтесь, ребята… Есть люди, с которыми не хочешь встречаться.

Ребята деликатно промолчали.

— Было это давно, ребята, когда я еще помоложе был. Время было славное — семнадцатый год… И люди тогда другие были… Огнем горели… Энтузиасты… На митингах встречался я с этим самым Ходовецким… Ну, и ругались мы с ним здорово… Друг друга ненавидели… время такое было. Горячее время… Потом, уже последний раз встретились мы в восемнадцатом… Разоружали нас. Встретились… и больше не сходились… И сойтись теперь трудно…

Викниксор сел, запахнул пальто и поднял воротник.

Так он был похож на странную, нахохлившуюся птицу… Шкидцы потоптались около него и тихонько вышли.

4

После обеда ребят неожиданно потянуло спать. Они боролись с дремотой, ковыряли в зубах, соображали, что делать, но все-таки уснули.

Проснулись вечером. Уже стемнело. Слышно было, как под окнами проходят люди, стучат ногами, громко разговаривают, смеются… Где-то наигрывает гармоника, позванивает гитара, поют.

Ты, кукушка, не кукуй.Чум-ча-ра,Чу-ра-ра!Кого хочешь поцелуй.Ку-ку,Ха-ха…

Будит ребят звонок… Кто-то изо всей силы дергает за него у двери, и звонок без памяти колотится и звенит… Кубышка лениво встает и, щелкая ревматическими коленными чашками, идет открывать. Через минуту раздается грохот, Кубышка влетает в музей — волосы его стоят дыбом, коленные чашечки гремят как кастаньеты.

— Спасайся! — кричит он: — там… с ножом… люди…

В столовой уже слышались шаги, кто-то шел, спотыкаясь и поминая чёрта…

— Куда вы тут забрались, дьяволы?..

— Ф-фу, чорт! — обрадовался Иошка и вскочил с кровати. — Здорово!.. Как тебя принесло?..

Это был Фока. Веселый, в сером летнем костюме, в серых перчатках, с папироской в зубах, со шляпой на затылке и с тросточкой.

— Я к вам еще днем приходил, — объяснял он здороваясь: — и Степан сказал, что вы экзамены выдержали. Но с Викниксором мне встречаться не хотелось. Решил вечерком зайти. Зашел, показал для шутки Кубышке финку, а он, дурак, и ключ бросил и побежал…

— Сам дурак! — огрызнулся сконфуженный Кубышка. — От тебя побежишь… Финку показал! Ты бы еще с пушкой пришел!

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
100 знаменитых тиранов
100 знаменитых тиранов

Слово «тиран» возникло на заре истории и, как считают ученые, имеет лидийское или фригийское происхождение. В переводе оно означает «повелитель». По прошествии веков это понятие приобрело очень широкое звучание и в наши дни чаще всего используется в переносном значении и подразумевает правление, основанное на деспотизме, а тиранами именуют правителей, власть которых основана на произволе и насилии, а также жестоких, властных людей, мучителей.Среди героев этой книги много государственных и политических деятелей. О них рассказывается в разделах «Тираны-реформаторы» и «Тираны «просвещенные» и «великодушные»». Учитывая, что многие служители религии оказывали огромное влияние на мировую политику и политику отдельных государств, им посвящен самостоятельный раздел «Узурпаторы Божественного замысла». И, наконец, раздел «Провинциальные тираны» повествует об исторических личностях, масштабы деятельности которых были ограничены небольшими территориями, но которые погубили множество людей в силу неограниченности своей тиранической власти.

Валентина Валентиновна Мирошникова , Илья Яковлевич Вагман , Наталья Владимировна Вукина

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное