Последняя гимназия

Кубышка сердился не на шутку. Лицо его со вздернутым носиком покраснело, а усики, тоненькие, похожие на крысиные хвосты, тщательно хранимые и холимые, усики, растущие так многозначительно, что даже Костец, не выдержав, как-то заметил: "И что это у тебя на губе за похабщина растет" — усики розно поднялись и топорщились…

— Не сердись, Кубышка, — миролюбиво ответил Фока: плюнь, лучше выпьем… "Выпьем мы за Сашу!.. Сашу дорогого!" — вдруг запел он и закружил по музею Сашку.

— Да ты пьян, Фока! — весело закричал Сашка: — Ей богу, пьян!.. Эва, разит, как из паровоза!..

— Ну и что из того, что пьян?.. Подумаешь! Вот пойдем выпьем — никому обидно не будет. Как, по-твоему, Иошка?…

— Пойдем, — согласился Иошка. — Если угощаешь, я не прочь.

— Факт, угощаю… А ты Сашка, идешь?

— Нет, я не иду…

— Нет, пойдешь.

— Нет, не пойду…

— А я говорю — пойдешь, — крикнул Фока и, бросив Сашку на кровать, принялся загибать ему салазки.

— Нет… Ой-ой-ой!..

— Пойдешь?..

— Пусти…

— Спрашиваю — пойдешь?..

— О-ой-ой!

— Пойдешь?..

— Пойду!..

Фока освободил Сашку и самодовольно надел свою шляпу:

— Я говорил, что ты пойдешь… И незачем было спорить… Никогда со мной не спорь… Не докажешь…

* * *

Ночью дворник был разбужен шумом под воротами. На тумбе сидел Сашка и плакал горькими слезами, утираясь своей кепкой. Рядом на коленях стоял Иошка, крестился и, кланяясь во все стороны, кричал: "Вяжите меня, православные, — я человека убил". И ругал матерно Достоевского. А Кубышка, раскачиваясь, дергал за оборвавшийся кусок проводки, думая, что звонит в дворницкую.

5

На дачу, повидать Лепешина, приехала его мать, сгорбленная годами и жизнью женщина. Лепешин обрадовался, оставил свой велосипед и целый день водил ее по Павловску, по парку, а вечером, отпросившись у халдеев, пошел проводить её на поезд.

И здесь, на вокзале, случилось то, что потом перевернуло, исковеркало и сломало судьбу шкидца. Шкидец плюнул…

К нему подошел скучавший на платформе агент и скучным голосом потребовал трехрублевый штраф. В другое время Лепешин обложил бы требовавшего целковых на тридцать матом, швырнул бы кирпичом или булыжником и потом удрал, но рядом стояла мать, — ругательства застряли у него в горле. Он стал извиняться, потому что ни у него, ни у матери денег не было… Но агент, полный служебного рвения, требовал и уже порывался взять шкидца за шиворот, чтобы тащить в дежурку. К несчастью, в это время подошел ленинградский поезд, и Лепешин, увидев Викниксора, бросился к нему за помощью. Викниксор был задумчив и грустен, отдавая трехрублевку агенту, но по дороге в Шкиду мечтательность исчезла, сменилась холодным педагогическим расчетом, и он объявил Лепешину, что возьмет у него в залог велосипед…

Если бы Викниксор предоставил Лепешину выбор: подвергнуться самой тонкой и мучительной пытке или отдать велосипед, — Лепешин, без сомнения, выбрал бы первое.

Весь вечер Лепешин ходил расстроенный и хмурый, ночью его мучила бессонница, в голову лезла всякая чертовщина, он думал, как выручить ему свою машину, думал долго и наконец нашел выход. Что днем показалось бы диким и нелепым, ночью представлялось простым и обычным.

Лепешин тихонько оделся и пошел выручать — пошел к викниксоровской квартире. Первую дверь он выломал легко и спокойно, но в сенях, в темноте, зацепил ногой какую-то кадушку, с кадушки посыпались тарелки, черепки, и Лепешина схватили. Вина — взломанная дверь — была налицо.

Со свечой в руке, в нижнем белье и в халате, свершил Викниксор короткий суд, который и решил участь шкидца: завтра его отправят в лавру.

Но отправлять Лепешина в лавру не пришлось. Ночью он решился, сломал дверь в изоляторе, ограбил кладовку и исчез.

Утром в Шкиде царило возмущение. И возмущались, конечно, ребята не взломом своего продуктового магазина, который обычно грабили все и главным образом убегающие, возмущались запиской, оставленной грабителем: "Здесь был я, знаменитый бандит Дубровский-Лепешин".

— Вот Бобер! — удивлялись и возмущались шкидцы. — Прямо лох какой-то… Себя закапывает.

И только один Химик знал истинную историю этой записки. Он вспомнил, что рассказывал ему Лепешин, когда они жарили в лесу курятину.

Утром Лепешин разбудил Химика комками земли, которые швырял через окно тому на кровать.

— Выходи! — сказал он: — мне с тобой поговорить надо… Одевайся и хряй на кирпичики!..

Химик схватился за одежду. Он думал, что Лепешин расскажет ему что-нибудь очень важное и поэтому, когда шел к кирпичной ломке, волновался…

— Ну что? — спросил он, едва завидев голову Лепешина: — Зачем ты меня позвал?

— Да так, — ответил тот: — шамовка у меня фартовая… Садись, шамай…

Тут же на камне расположилась буханка ситного, колбаса, масло, две банки консервов, шоколад и коньяк… Сам Лепешин был в новеньком синем костюме и, подостлав английское пальто, курил сигару…

Изголодавшийся шкидец упрашивать себя не заставил и принялся за шамовку. Компании по ней с ним Лепешин не разделил, — разделил по коньяку… Когда бутылка опустела, он многозначительно потрогал висящий под пиджаком финский нож и сказал:

— Пойдем…