Последняя глава (Книга 1)

Вернувшись на Окли-стрит, они поднялись наверх, чтобы собраться. Динни боялась, что Диана в последнюю минуту откажется ехать. Но та дала слово Адриану, и вскоре они отправились на вокзал. Обе были так измучены, что все полтора часа пути провели молча, каждая в своем углу. Динни только теперь поняла, чего ей все это стоило. И почему? Никто ни на кого не нападал, и даже шума особого не было. Как страшно действует на окружающих безумие! Какой ужас оно внушает, сколько причиняет страданий! Теперь, когда ей больше не грозила встреча с Ферзом, он снова вызывал в ней только жалость. Она представляла себе, как он бродит с помутившимся рассудком, не зная, где приклонить голову, и не имея подле себя никого, кто бы ему помог; на грани полного безумия или, может быть, уже по ту сторону этой грани. Самые ужасные трагедии всегда порождают страх. Преступность, проказа, безумие - все это пугает людей, а жертвы этих несчастий обречены на беспросветное одиночество, окружены всеобщим страхом. Со вчерашней ночи ей куда понятнее стали отчаянные слова Ферза о том заколдованном круге, в котором мечется человек, потерявший рассудок. Теперь она знала, что у нее не хватит ни сил, ни жестокости иметь дело с сумасшедшими; поняла она и почему так жестоко обращались с сумасшедшими в былые времена. Так ведут себя и собаки, обезумев от страха, они набрасываются всей сворой на бешеного пса. Презрение к полоумным, жестокость и презрение - ведь это только самозащита, самозащита и месть за что-то такое, что оскорбляет человеческие чувства. И тем больше их жалеешь и тем страшнее о них думать. Поезд мчал ее все ближе к дому, к покою, а Динни все больше мучили противоречивые чувства - хотелось прогнать от себя всякую мысль о несчастном отщепенце, и было нестерпимо жаль его. Она поглядела на Диану, прикорнувшую напротив с закрытыми глазами. Что она сейчас чувствует? Ведь она связана с Ферзом воспоминаниями, законом, детьми. На лицо, обрамленное плотно прилегающей шляпкой, легли следы долгих испытаний - на нем появились морщинки и какая-то суровость. Судя по чуть заметному движению губ, она не спала. "Что ее поддерживает? - думала Динни. - Она не религиозна и, в общем, ни во что особенно не верит. На ее месте я бы бросила все и сбежала куда глаза глядят... Нет, пожалуй, не сбежала бы. Может быть, в каждом из нас живет какое-то чувство долга перед самим собой, оно-то и поддерживает в нас твердость и стойкость духа".

На вокзале никто их не встречал, и, оставив там вещи, они пошли в Кондафорд пешком.

- Интересно, - сказала вдруг Динни, - может ли человек прожить в наши дни совсем без волнений? Могла бы я быть счастлива, живя здесь все время, как деревенские старики? Клер тут всегда томится. Тихая жизнь не по ней. В каждом из нас живет свой бес - живет и не дает покоя.

- В вас я его, кажется, никогда не замечала, Динни.

- Жалко, что я не была постарше во время войны. Когда она кончилась, мне было всего четырнадцать.

- Вам повезло.

- Не знаю. Вы пережили столько треволнений, Диана.

- Когда началась война, мне было столько лет, сколько вам сейчас.

- И вы были замужем?

- Только что вышла.

- Кажется, он провел всю войну на фронте?

- Да,

- Отсюда все и пошло?

- По-моему, только ускорило.

- Дядя Адриан говорил о наследственности.

- Да.

Динни показала на домик под соломенной крышей.

- В этом домике пятьдесят лет прожили друг с другом двое стариков, мои любимцы. Вы на это способны, Диана?

- Теперь - да; я хочу покоя.

Они молча дошли до дома. Там их застала телеграмма от Адриана: Ферз в клинику не возвращался, но Адриан и Хилери, кажется, напали на верный след.

Повидавшись с детьми, Диана прилегла в отведенной ей комнате, а Динни зашла к матери.

- Мама, я должна это кому-нибудь высказать: я молю бога, чтобы Ферз умер.

- Динни!

- Ради него самого, ради Дианы, ради детей, ради всех нас; даже ради меня самой.

- Конечно, если он безнадежен...

- Мне все равно, безнадежен он или нет. Все это слишком ужасно. Провидение обанкротилось.

- Что ты, детка!

- Слишком уж свысока оно на нас смотрит. Может, и есть какой-нибудь вечный промысл, но мы для него - просто козявки.

- Тебе надо хорошенько выспаться, детка.

- Да. Но это ничего не изменит.

- Не распускайся, Динни; от этого портится характер.

- Не вижу никакой связи между верой и характером. Разве я стану вести себя хуже оттого, что больше не верю в провидение или загробную жизнь?

- Но, Динни...

- Напротив, я стану вести себя лучше; если я человек порядочный, то это потому, что порядочность сама по себе хороша, а не потому, что мне за это воздастся.

- Какая может быть порядочность, если нет бога?

- О моя дражайшая и премудрая мать, я же не говорю, что бога нет. Я только сказала, что его промысл очень далек от нас. Разве ты не слышишь, как он говорит: "Да, кстати, этот шарик под названием Земля - он все еще вертится?" И какой-нибудь ангел ему отвечает: "Конечно, сэр, вертится, и довольно проворно". - "Позвольте-ка, он, наверно, совсем уж мехом порос. Помните, там еще развелся такой микроб... хлопотун..."

- Динни!