Читаем Последняя глава (Книга 3) полностью

- Я уже сказала, что нет. Вы можете спрашивать меня до завтра, я буду отвечать то же самое.

Динни перевела дыхание. Перед ней на мгновение мелькнул образ Клер в детстве, когда ее спрашивали про Оливера Кромвеля.

А сочный голос продолжал:

- Вы, вероятно, не пропускали в Канди ни одного состязания в поло?

- Нет, старалась не пропускать.

- И однажды вы принимали у себя участников состязания?

Динни увидела, что Клер нахмурилась.

- Да.

- Когда это было?

- Кажется, в июне прошлого года.

- Мистер Крум тоже был среди участников, не правда ли?

- Если и был, то я его не видела.

- Принимали его у себя, но не видели?

- Не видела.

- Разве хозяйки дома в Канди обычно не замечают своих гостей?

- Насколько я помню, было очень много народу.

- А теперь взгляните, леди Корвен, на программу этого состязания, может быть, она освежит вашу память.

- Я прекрасно помню это состязание,

- Но вы не помните мистера Крума ни на площадке, ни потом, у вас в доме?

- Нет, не помню. Я очень интересовалась игрой местной команды, а потом было слишком много народу. Если бы я его помнила, я бы сразу так и сказала.

Динни почудилось, что прошло бесконечно много времени, прежде чем последовал новый вопрос.

- Я все же предполагаю, что вы встретились на пароходе не как чужие.

- Вы можете предполагать что угодно, но это не так.

- Это вы так говорите.

Уловив шепот отца: "Черт бы его побрал!", - Динни коснулась плечом его плеча.

- Вы слышали показания стюардессы? Это был единственный раз, когда соответчик приходил к вам в каюту?

- Единственный, когда он зашел больше чем на минутку.

- А он заходил еще?

- Раз или два, чтобы взять или вернуть книгу.

- А тогда он пробыл у вас... сколько времени? Полчаса?

- Минут двадцать.

- Двадцать минут... И что же вы делали?

- Я показывала ему фотографии.

- А почему же не на палубе?

- Не знаю.

- Вам не пришло в голову, что это нескромно?

- Я об этом не думала. У меня было множество любительских фотографий и карточек моих родных.

- Но не было ничего, что вы не могли бы показать ему в гостиной или на палубе?

- Думаю, что нет.

- Вы, вероятно, надеялись, что никто этого не заметит?

- Повторяю, я об этом не думала.

- Кто из вас предложил пойти к вам в каюту?

- Я предложила.

- А вы знали, что ваше положение очень двусмысленно?

- Да, но никто, кроме меня, этого не знал.

- Ведь вы могли показать ему карточки где угодно? Не думаете ли вы, что поступили довольно странно, решаясь на столь компрометирующий поступок, и притом без всякого основания?

- Показать их в каюте было всего проще. Кроме того, это были семейные фотографии.

- И вы, леди Корвен, хотите нас уверить, что между вами за эти двадцать минут решительно ничего не произошло?

- Перед уходом он поцеловал мне руку.

- Это уже кое-что, но не ответ на мой вопрос.

- Не было ничего такого, что могло бы удовлетворить вас.

- Как вы были одеты?

- К сожалению, вынуждена сообщить вам, что была совершенно одета.

- Милорд, могу я попросить, чтобы меня оградили от подобных острот?

Динни была восхищена тем спокойствием, с каким судья сказал:

- Отвечайте, пожалуйста, только на вопросы.

- Хорошо, милорд.

Клер вышла из-под навеса и стояла теперь у самого барьера, положив на него руки. На ее щеках выступили красные пятна.

- Вы, вероятно, стали любовниками еще на пароходе?

- Нет, и никогда не были.

- Когда вы снова увидели соответчика, после того как сошли на берег?

- Примерно через неделю.

- Где?

- Недалеко от имения моих родителей в Конда-форде.

- Что вы в это время делали?

- Я ехала в машине.

- Одна?

- Да, я занималась предвыборной вербовкой голосов и возвращалась домой пить чай.

- А соответчик?

- Он был в своей машине.

- Что же он, так с неба и свалился?

- Милорд, прошу оградить меня от подобных острот!

Динни услышала, как в публике захихикали, затем раздался голос судьи, который, казалось, опять обращался в пространство:

- Какою мерой мерите, такою и вам отмерится, мистер Броу.

Хихиканье усилилось. Динни не могла удержаться и взглянула на Броу. Его красивое лицо было какого-то неописуемого винно-багрового цвета. Черты "юного" Роджера выражали и удовольствие и озабоченность.

- Каким образом соответчик очутился на этой глухой дороге в пятидесяти милях от Лондона?

- Он ехал повидать меня.

- Вы это признаете?

- Так он сказал мне.

- Можете вы повторить нам точно его слова?

- Не могу, но я помню, что он попросил разрешения поцеловать меня.

- И вы разрешили?

- Да. Я высунула голову из машины, он поцеловал меня в щеку, вернулся к своей машине и уехал.

- И все-таки вы утверждаете, что не стали любовниками еще на пароходе?

- В вашем смысле не стали. Я не отрицаю, что он любит меня, - так по крайней мере он мне сказал.

- Вы утверждаете, что вы в него не влюблены?

- Боюсь, что не влюблена.

- Но вы позволили ему поцеловать себя?

- Мне было его жаль.

- И вы считаете, что так подобает вести себя замужней женщине?

- Может быть, и нет. Но с тех пор, как я ушла от мужа, я себя замужней женщиной не считаю.

- Ах, вот как?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее