Последняя глава

— Ну, что, вы и в эту ночь не сделали этого?

— Заткнитесь!

— Нет, не такая это легкая штука повеситься. Во-первых, нужно найти крепкий гвоздь…

Они выходили на веранду. Здесь обыкновенно кто-нибудь уже был налицо. Среди больных была дама, которая вечно вертела что-нибудь в руках. Она вертела свой носовой платок и перчатки; все, что попадало ей в руки, превращалось в веревку. Это была особого рода нервность. Она, может быть, и не представляла себе, какой смешной и никчемной являлась ее привычка, но проделывала это с таким усердием, словно то была какая-нибудь работа. Если у ней не было ничего в руках, она начинала ломать свои пальцы, так что они хрустели.

Антон Мосс говорил самоубийце:

— Пойдите, скажите этой даме, чтобы она перестала.

— Я? Нет.

— Это поможет ей на время. Жаль ее, право!

— Пойдите сами, — говорил Самоубийца.

Госпожа Рубен вышла на веранду, подыскала самое просторное кресло и уселась в нем, как дома. В Алжире она наверное была бы местной красавицей. У нее темные, дивные глаза, и она так нечеловечески толста. Ее жирные, смуглые пальцы с бриллиантовыми перстнями кажутся совершенно лишенными костей.

— Гулять? — спрашивает она даму, которая вертит свои перчатки.

— Да, если найдется компания. Не пойдете ли вы тоже, фру Рубен?

— К сожалению, я так мало могу ходить.

— Да ведь вы очень похудели, фру Рубен.

— Вам кажется? Да, я сама замечаю, как будто бы я похудела, но вчера, когда я взвешивалась, вес оказался тот же самый. Но, быть может, это оттого, что я была тяжелее одета, более тяжелые сапоги были на мне. Так, значит, вам в самом деле кажется, что я похудела, фрекен?

— Безусловно. Да это сразу видно. Мне кажется, что вы могли бы пройтись со мной, фру Рубен.

— Нет, на что это было бы похоже! Вы, фрекен, такая юная и бодрая, не поплететесь со мной. Инспектор, пойдите сюда, — позвала она.

Инспектор подошел, снял шляпу и осведомился:

— Хорошо почивали эту ночь, фру?

— Нет, — ответствовала фру Рубен. — И в эту ночь, как всегда.

— Так вам не стало лучше?

— Лучше? Почему бы мне могло быть лучше? И потом я должна сказать, что решительно не могу выносить, чтобы меня пугали по ночам до полусмерти. Решительно!

— Но…

— Да. И вчера ночью девушки опять подняли такую кутерьму на чердаке над моей комнатой. Я думаю положительно, что они взбесились.

— Но ведь, фру…

— Что? Вы собираетесь отрицать это? Но знайте же, что я могу умереть в любую минуту из-за этого шума на чердаке. Да. И я опять не спала в прошлую ночь из-за этого шума на чердаке.

Собственно-то говоря, девушки не спали на том чердаке, о котором говорила госпожа Рубен, там вообще никто не жил; но инспектор был умудрен опытом. Как только он получил возможность вставить слово, он сообщил попросту, что девушки теперь переселились.

— Они переселились? — заинтересовалась фру.

— Переведены вчера. Они помещаются теперь в пристройке, вон в том здании, там поодаль.

— Ну, и что же? Инспектор молчал.

Но тут подоспела фрекен д'Эспар. Эта бессовестная фрекен д'Эспар, которая была пренеприятным человеком, — и нравилась только мужчинам, — да; и она-то как раз и оказалась здесь. Она остановилась и слушала эту беседу.

— Что… Что? — переспросила она, недоумевая. Фру Рубен смерила ее взглядом:

— Что вы хотите сказать?

— Я хотела только сказать, что инспектор верно вас не понял. Вы не спали эту ночь, хотя служанки переехали еще вчера?

Фру Рубен стала соображать.

— Да, верно это было в предыдущую ночь, — сказала она.

Как бы там ни было, она была совершенно сражена. Другая, может быть, ударилась бы в слезы, но фру Рубен этого не сделала; лишь лицо ее побагровело. И тут-то и случилось, что дама, вертевшая свои перчатки, поднялась и выручила ее:

— Виновата, — сказала она, — в вашем кресле торчит маленький гвоздь, я разорвала о него свою блузу сегодня. Вот он.

— Спасибо, — сказала фру Рубен. Но теперь она уже оправилась и крикнула вслед инспектору: — Так вы действительно перевели горничных?

— Они переехали, — отвечал тот.

— Давно пора.

У всякого была, следовательно, своя забота: навязчивые идеи, воображаемые страдания и действительные болезни. Ах, все эти болезни были в достаточной мере действительны, все они несли страдания и были неисцелимы. Больно было видеть это собрание всевозможного рода недугов.

Дама садится опять и терзает свои перчатки. Антону Моссу становится, повидимому, больно за нее, и он говорит:

— Она перестала вертеть в то время, пока говорила с госпожой Рубен, теперь она опять вертит. Нет, я не могу пойти и сказать ей, у меня неподходящий вид. Но вы могли бы сделать это.

— Это безразлично, — отвечает Самоубийца коротко. Он сидит сейчас и курит без конца. На него опять напало мрачное настроение; смешно предпринимать что-нибудь, бесполезно делать какие-нибудь движения, подниматься, говорить.

— Замолчите! — говорит он Моссу. Мосс говорит:

— Посмотрите на того человека, который идет сюда! Самоубийца не подымает глаз.