Преступление совершилось именно там — так я считала. Не в доме Ломанов, не на утесах и не на пляже, как в прошлом году объявила полиция. А здесь, на другом конце города.
Стоит мне только обо всем рассказать в полиции, как дом обыщут, оцепят, закроют для гражданских. А мне требовались доказательства в подтверждение всему, во что я верила.
Фонариком в телефоне я осветила себе тропу от подъездной дорожки до входной двери. Здесь, на высоком берегу, по соседству со множеством незастроенных участков, каждый порыв ветра казался угрожающим, и я то и дело пускала луч света на деревья и пустую дорогу, пока наконец благополучно не укрылась в доме. Свет я включать не стала. На случай если кто-нибудь следит за домом. Я ощущала присутствие каждого из них в тени моей памяти: Фейт, полиция, Паркер у стены гаража. Столько людей, которые что-то видели и что-то знали. А теперь здесь еще и Грант с Бьянкой, и я, точно так же, как Лус, понимала: ради защиты короля они пойдут на все.
Ориентируясь по памяти, я провела ладонью по дивану, стульям, кухонному столу и продолжала ходить по дому. Фонарик я старалась держать низко, подальше от окон. Мамина картина на стене, ее голос в ушах: «Вглядись, присмотрись еще раз. Скажи мне, что ты видишь».
Я понимала, в этом весь фокус. Не сменить угол зрения или подробности истории, не подступить на шаг ближе или отойти дальше, а измениться самой. Мне вспомнился тот вечер, когда я стояла за маминой спиной, а она делала снимки в лодке Харлоу — снимки, которые в конечном итоге привели ее к этой картине. К пейзажу, который она снимала и рисовала раз за разом, словно гналась за чем-то. Теперь я видела все, что осталось за кадром, все, что помещало эту картину в контекст — лодку, в которой она стояла, нас с Коннором, играющих в «Что я вижу» у нее за спиной. Неприкрытую ясность того момента, пока тени перед нами продолжали тускнеть, растворяться в ночи. Как будто жизнь, которую она вела, и жизнь, к которой она стремилась, все это время была одной и той же.
Я отошла от картины, направилась к закрытой двери в конце коридора. Мы с Лус тем вечером пробовали нажать ручку этой двери, но она была заперта. Тогда я хлопнула ладонью по панели, надеясь этим ударом заставить вздрогнуть тех, кто там, внутри.
Теперь дверь скрипнула и подалась, из темноты зловеще проступили очертания мебели. Здесь шторы были плотно задернуты, и я наконец включила свет, отвоевавший у темноты белое покрывало на постели, сундук темного дерева, стопку одеял возле него. Откинув крышку, я заглянула внутрь — запах сосны, старых стеганых одеял и пыльного чердака.
Он был открыт, насколько мне помнилось, когда я пришла сюда на следующий день после вечеринки, чтобы навести порядок. Был ли ее телефон внутри уже тогда?
Вдоль постели, ведя рукой по мягкой ткани, я прошлась по твердому дереву, по слегка пружинящим половицам, мимо стенного шкафа, к ванной.
Под самым потолком в туалете имелось окно для освещения, но оно не открывалось. Длинное зеркало в белой рамке. Туалетный столик на крепких деревянных ножках, упирающихся в кафель. Мы вытирали воду с пола, Паркер и я, после того как Элли Арнолд согревалась здесь под душем в компании подружек. Вода была повсюду, испачканные полотенца остались брошенными по углам.
Я провела пальцами по гранитной поверхности туалетного столика — в мраморных разводах, серых с белым. Острые уголки. Встала на колени, вспоминая, каким мокрым был пол тем вечером — и кучу полотенец в углу, которые я сложила в пластиковый пакет.
На следующий день я постирала их в машине с отбеливателем, чтобы вернуть им чистый вид.
Я заглянула под столик, всмотрелась в потемневшую затирку — там грязь было труднее заметить и отчистить. Снова выпрямилась и упиралась сбоку в столик, пока он не заскользил от стены, скребя ножками по кафелю. Я толкала его дюйм за дюймом, пока не поставила наискосок к душевой кабинке и не остановилась, чтобы отдышаться. Освободившийся угол был пыльным и замусоренным, с потемневшими швами между плиткой, в разводах от высохшей воды.
Я встала на колени и провела пальцами по меловому осадку.
Ржаво-красное пятнышко в углу. Оставшееся незамеченным. Я откачнулась на пятках, передернулась, как в ознобе, и с трудом выбралась из ванной, на этот раз отчетливо представив себе все.
Схватка за запертой дверью, выбитый из ее рук телефон, трещина на экране. Борьба, успешные попытки оттеснить ее от двери, от выхода. Вталкивание в ванную. Падение, удар головой. Кровавая лужа. Лихорадочные попытки вытереть ее. Поиски запасных полотенец, устранение беспорядка. Необходимость передвинуть ее.
Поиски в ее сумочке, находка — ключи. Взгляд в окно над унитазом, нажатые кнопки на брелоке для ключей — и у моей машины на другой стороне улицы вспыхивают фары.
Одеяло выхвачено из сундука, чтобы накрыть ее. В суматохе при этом потерян ее телефон. Завалился на дно сундука, там и остался — в ожидании, когда его найдут.
Ее заворачивают. Господи, какая она маленькая. Проскальзывает в коридор и щелкает тумблерами, отключая электричество… но кто?