Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет»

— А я полагал, что медицинская наука не рекомендует принимать спирт внутрь при минусовых температурах, — засомневался Ганзен. — От этого поры открываются или что-то вроде того.

— Назовите мне любую область человеческой деятельности, и я сошлюсь на авторитеты, придерживающиеся противоположного мнения, — возразил я. — Их хлебом не корми, лишь бы человеку жизнь испортить. Кроме того, этот спирт лучше отборного шотландского виски.

— Так бы и сказал. Дай-ка сюда. Ролингсу и Забринскому пить много вредно... Что новенького, Забринский?

Выдвинув антенну, засунув под капюшон наушники и прикрыв микрофон сложенными рупором ладонями, радиооператор что-то говорил. Зная, что Забринский знаток радиодела, я отдал ему рацию еще на борту субмарины.

Вот почему Забринский ни разу не шел головным: при ударе или погружении в воду прибор тотчас вышел бы из строя. Тогда бы и нам конец: без радио мы не смогли бы не только отыскать станцию «Зет», но и вернуться на субмарину. Телосложением, ростом и выносливостью Забринский походил на гориллу, однако мы берегли его словно статуэтку из мейссенского фарфора.

— С новостями туговато, — отвечал радист. — Аппаратура отличная, но из-за этого чертова шторма столько помех. Хотя нет, минуту... — Он приник к микрофону и, прикрыв его ладонями от шума бури, возобновил передачу: — Говорит Забринский... Забринский. Да, мы подустали немного, но доктор считает, что доберемся... Подождите, я у него узнаю. — Повернувшись ко мне, Забринский спросил: — Как по-твоему, далеко ли мы удалились от субмарины?

— Мили четыре прошли, — пожал я плечами. — От трех с половиной до четырех с половиной миль. Любую цифру бери, какая нравится.

Забринский заговорил снова, потом вопросительно посмотрел на Ганзена и меня. Мы отрицательно покачали головами, и он объявил о конце передачи.

— Штурман говорит, что мы на четыре-пять градусов севернее пункта назначения. Он советует повернуть на юг, не то ледовый лагерь проскочим.

Я ожидал худшего. В течение часа, прошедшего с предыдущего сеанса связи, когда с борта «Дельфина» сообщили нам наши координаты, единственным способом определения пути были сила и направление ветра. Однако когда лицо у вас полностью закрыто и онемело от холода, оно перестает быть надежным навигационным прибором. К тому же ветер мог изменить направление. Могло быть гораздо хуже. Я так и сказал Ганзену.

— Вполне, — мрачно отозвался тот. — Мы могли ходить кругами, а то и вовсе отдать концы. Если ты это имеешь в виду... — Отхлебнув из фляги, он закашлялся и вернул ее мне. Вот теперь стало повеселее. Скажи честно, ты сам-то уверен, что доберемся?

— Нам нужно чуточку удачи. Вот и все. Или ты полагаешь, что рюкзаки слишком тяжелы? Может, желаешь часть груза здесь оставить? — В действительности мне вовсе не хотелось этого делать. Мы несли с собой сорок килограммов продуктов, камелек, пятнадцать килограммов твердого топлива, без малого три литра спирта, палатку, весьма внушительный набор медицинских препаратов и лекарств. Но если все это добро надо оставить, пусть участники спасательной партии сами заявят. Они же, уверен, этого не сделают.

— Ничего мы тут не оставим, — заявил Ганзен. Не то отдых, не то выпитый спирт сделали свое дело: голос старпома окреп, и лейтенант почти не стучал зубами.

— Пусть эта мысль умрет, так и не родившись, — поддержал его Забринский. Когда я впервые увидел его в Шотландии, он напомнил мне белого медведя. Теперь же, среди льдов, в обледенелой меховой одежде, он стал еще больше похож на этого арктического зверя. Да и телосложение у него было медвежье. Казалось, усталость ему неведома — он был в гораздо лучшей форме, чем все мы. — Этот груз, оттягивающий мои согбенные плечи, похож на старого приятеля. Досаждает, но обойтись без него невозможно.

— А что ты скажешь? — спросил я у Ролингса.

— Силы берегу, — ответил тот. — Думаю, со временем мне придется тащить на себе Забринского.

Снова надев исцарапанные, теперь совсем бесполезные очки, мы с усилием поднялись на ноги и двинулись на юг. И тотчас наткнулись на гряду торосов, преградившую нам путь. Такой длинной гряды нам еще не попадалось. Однако мы ничего не имели против: нам нужно было удалиться от прежнего курса, чтобы затем взять правильное направление. Кроме того, двигаясь вдоль торосов, мы оказывались в известной мере защищенными от ветра. Это помогало нам сберечь силы. Через четверть мили гряда кончилась. Ледяной ветер накинулся на нас с такой яростью, что сбил меня с ног. Я решил, что меня ударил локомотив. Схватившись одной рукой за веревку, я подтянулся и встал. Я громко закричал, предупреждая своих спутников об ожидающей их опасности. Так мы снова очутились на ветру, хлеставшем нам в лицо, и снова наклонялись вперед, чтобы не упасть под напором пурги.