Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

— Хм, — Розниекс огорчился, но спросил: — В котором часу вы уезжаете и на чем? Может, разрешите вас проводить? — Это было не проявление джентльменства — снова вспыхнуло утихшее было чувство.

— Можете, но вы сами не пойдете провожать после того, как узнаете все, что я хочу вам рассказать. Я не просто хочу рассказать. Для меня это необходимость. Иначе я не смогу спокойно уехать!

— Вы ждали меня здесь? Знали, что я хожу сюда? — Розниекс был озадачен.

Ингуна не ответила. Да ответ и не нужен был.

Она бросила на Розниекса быстрый взгляд и опять устремила глаза на море. Две большие чайки пронеслись над их головами, словно они бежали от неспокойных и пенистых волн. Небо сгустилось до темно-синего цвета и низко висело над морем. Вечернее солнце у самого горизонта отчаянно пыталось пробиться своими лучами сквозь густую пелену облаков. Время от времени террасу кафе обдавало брызгами, которые приносил ветер, и сердито трепетал полосатый тент над головой.

— Вы мне очень нравитесь, Валдис Розниекс. Скажу совсем откровенно — даже больше, чем нравитесь, — сказала она, продолжая смотреть вдаль. — Но наши пути никогда не сойдутся. И, конечно, не потому, что вы по гороскопу Рак, а я Козерог. Это все глупости. И даже не потому, что у вас есть семья. Нынче это вовсе не препятствие. И не потому, что у нас большая разница в годах. Это тоже не имеет существенного значения. Дело совсем в другом, более серьезном.

Розниекс слушал с интересом, и Ингуна продолжала:

— Мы слишком разные. Вы умрете бедным, но честным. А я, бесчестная, буду купаться в роскоши до конца жизни. Я вовсе не хочу вас унизить, да это и не унижение, скорее — наоборот. Вы мужественный человек. Мне так хочется провести с вами последний вечер и отпраздновать расставание. — Она как-то странно посмотрела на Розниекса.

Валдис взял из вазочки орех и машинально жевал его, не ощущая никакого вкуса.

— Но после того, как я расскажу вам свою историю, — медленно продолжала она, словно на весах взвешивая каждое слово, — вы сами не захотите даже пальцем ко мне притронуться, смотреть на меня не захотите. Ну и пусть! Не надо! Оставайтесь таким, какой вы есть. Богу — богово, кесарю — кесарево. Я уважаю вас и люблю таким, какой вы есть, а по сравнению со мной — вы утопист! Помните «Солнечный город» Кампанеллы? Социалисты-утописты, а позднее и настоящие фантазеры — честные коммунисты, — те, которые хотели, чтобы всем людям жилось одинаково хорошо и чтобы все они грелись под одним солнышком, все они напоминают мне барона Мюнхаузена, который постоянно врал и сам верил в свое вранье. Ибо то, что они провозглашали, невозможно, противоречит природе, особенно природе человека. Все эти теоретики пренебрегали законами природы, где идет бесконечная, жестокая борьба и побеждает сильнейший — самый ловкий, самый умный, самый хитрый и самый наглый. Человек — самое злое творение природы, самое бессовестное — из зверей, птиц и рыб. И пусть не ищет себе утешения в покаяниях и молитвах, не пытается взвалить свои грехи на других. И пусть не ищет прощения и освобождения, чтобы снова можно было продолжать грешить. Даже волки не перегрызают горло друг другу, как это делают люди, причем неважно, по какой причине. Они все время грызутся, дерутся, убивают — ради собственности, ради денег, ради клочка земли или во имя национальных интересов.

Все одинаковы, и равны мы будем только в могиле. Там нас одинаково будут точить черви. А может, есть иной мир? Если есть, то и там мы не будем одинаковы. Будет то же самое, что на этой грешной земле. Так что пусть лучше этого мира не будет, — Ингуна разгорячилась, глаза ее сверкали возмущением и ненавистью. Такой ее Розниекс никогда не видел.

— Так-то, господин Розниекс. Я знаю вас очень давно. Мне было пять лет, когда я бывала у вас дома. В детском саду я дружила с вашим старшим сыном Андреем. Потом мы ходили в одну школу. Странно, не правда ли? А вы были знакомы с моим отцом — Виктором Дроздовским-Силиньшем. Моя мать умерла рано, и я осталась у отца одна — единственное сокровище для него.