Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

Розниекс прочитал: «Не дозвонилась. Не приезжай. Буду в Ленинграде двадцать шестого. Закажи номер в гостинице».

— Да… — протянул он. — А двадцать четвертого ее убили. Кому надо было срочно встретиться: вам с нею или ей с вами?

— Ей. В чем дело, не знаю. По телефону раньше она ничего не сказала кроме того, что нужно встретиться.

— Когда вы получили телеграмму?

— Двадцать пятого утром.

«Странно, — подумал Розниекс. — Двадцать пятого Зиедкалне собиралась ехать в Ленинград, а вечером двадцать четвертого направилась в Пиекрастес. Что означает эта телеграмма?»

— Железное алиби, — словно угадав мысли следователя, сказал Вершинин. — Доказательство того, что я был в Ленинграде. — Он снова горько усмехнулся.

— Самое железное алиби можно подготовить заранее, — невольно улыбнулся Розниекс.

— Может быть. Допустим — телеграмму вместо Ольги я сам отправил себе из Риги, потом вызвал Ольгу в Пиекрастес и сбил ее. Логично! — Он помолчал, приглаживая волосы. — Вы приглашали меня для мужского разговора, а сами ведете себя, как ребенок. Зачем стал бы я убивать женщину, которую уважал, любил? Да еще так жестоко! Разве я, старый фронтовой разведчик, не придумал бы что-нибудь похитрее, если бы действительно захотел от нее избавиться!

— И все же мне не избежать еще нескольких бестактных вопросов. Ваш сын знал о ваших отношениях с Зиедкалне?

— Значит, и он попал под подозрение?

— Почему вы реагируете так остро? Мой долг — проверить все!

— Сын знал, прекрасно знал. Приехав в отпуск, он нечаянно нашел письма Ольги в моем письменном столе и пригрозил мне, что разделается с этой, как он сказал, бесстыдницей. Игорь очень любит свою мать…

— Он служит в Эстонии, не так далеко отсюда.

— Совершенно верно. Но он не совершал этого. Я знаю своего сына достаточно хорошо.

— Это еще не аргумент.

— Для вас — нет, для меня — да. Но вы хотите, в конце концов, или не хотите узнать, кто убил Ольгу? — Вершинин встал, словно свидетельствуя, что терпение его иссякло.

— Хочу, — сказал Розниекс спокойно, продолжая сидеть.

— Любовник официантки санатория Лиесмы Паэглите на своем грузовике. Зовут его… забыл…

— Антс Уступс. Это, к сожалению, не новость. И на его машине действительно найдены следы преступления.

— Почему же вы его не арестовали? — холодно спросил Вершинин.

— Потому, что за рулем был не он.

— Понимаю. Эта попрыгунья Лиесма тоже уверяла, что в ту ночь он был в ее постели.

Вершинин снова закурил, подошел к окну, поглядел наружу.

— А вам известно, что она продала одной отдыхающей из Новосибирска золотое кольцо с бриллиантом — то самое, что я подарил Ольге в день ее рождения? — Вершинин словно чеканил слово за словом. — А когда я заставил ее признаться, она заявила, что кольцо ей подарил этот самый Уступс.

Розниекс поднялся и подошел к Вершинину.

— Это все неплохо согласуется. Но сбивший Зиедкалне водитель не мог взять у нее ничего, потому что не останавливался на месте происшествия.

— А Паэглите? Разве она не могла обобрать Ольгу? Сперва она сказала, что кольцо для продажи дала ей сама Ольга, и что в тот вечер Ольга уехала, чтобы получить за него деньги.

— Лихо! Когда это вы успели объясниться с Паэглите?

— Не имеет значения. Но когда вы ее задержите, она в моем присутствии не станет отрицать этого.

Порывшись в кармане, Вершинин вынул клочок бумаги:

— Вот фамилия и адрес женщины, купившей кольцо.

— Значит, вы и были тем кавалером, что пригласил Паэглите в ресторан? Но где же вы ее от нас прячете?

— Разве она исчезла?

— К несчастью.

— Не может быть! Ей деваться некуда.

Помолчав, Розниекс спросил:

— У вас машина здесь?

— Хотите задержать меня?

— Нет, зачем же. Съездим в прокуратуру, чтобы уточнить некоторые обстоятельства.

XXXII

Хорошо еще, что с утра ударили заморозки, не то из такой глиняной каши, да еще в хромовых сапогах, было бы не выбраться. Стабиньш уже пожалел, что отказался воспользоваться единственным газиком отдела внутренних дел, зная, что нелегко бывает милиции с транспортом. В нормальных условиях пять километров — не бог весть какой конец, но дорога отчаянно петляла, была усеяна рытвинами, полными грязной воды под тонким ледком. Сильный северный ветер бил в грудь, продвигаться было трудно. Держась боком против ветра, Улдис выбирал местечки, куда поставить ногу. Не спасали ни плащ, ни толстый свитер, на который Улдис так надеялся. Нельзя было и свернуть с дороги: места были болотистые. Ветер, усиливаясь, нес снежную крупу, она секла лицо, заставляла зажмуриваться.