Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось

Ималда вернулась в кухню, но дверь в коридор осталась открытой: ей было слышно продолжение разговора:

— Так сколько вы хотите?

— Не знаю. У меня такая вещь впервые.

— А сколько вы сами платили?

— Какое это имеет значение? На ценность вещи это не влияет.

— На охоту с таким не пойдешь.

— Почему же?

— Всему свое время. Раньше ездили в санях и дилижансах, а теперь — в автобусах. Отошло время и курковых ружей, они устарели. — В голосе гостя были и восхищение и похвала: — Стволы из розового булата! Французский затвор!

— Вот видите! — с надеждой воскликнул Алексис.

— Стволы из булатной стали годятся только для пороха. А порохом давно никто не пользуется. После выстрела охотник сидит, окутанный вонючим облаком, и ждет, пока оно рассеется.

— Стало быть, вас это ружье не интересует?

— С удовольствием украсил бы им дома стену. Мастер Густав Ульбрих считается одним из лучших специалистов в Европе по изготовлению стволов из булатной стали. Hofbüchsenmachen Dresden… Оружейный мастер при саксонском дворе.

— А ваша цена?

— Пятьдесят… Самое большее — шестьдесят…

— И не подумаю!

— Как изволите!

Алексис с двустволкой в руках проводил человека — «зайца» до вешалки и закрыл за ним дверь.

— Посмотри, какая гравировка! Ни один рисунок не повторяется! А он захотел всем этим завладеть за шестьдесят рублей! Жмот! — сказал он Ималде.

Все металлические части ружья были гравированы: меньшие — гирляндами дубовых листьев и орнаментами, большие — картинками с оленями, лисицами, глухарями, куропатками и другими лесными обитателями — искусителями охотников.

— Отец расспрашивал о тебе — где работаешь, не собираешься ли жениться, — неуверенно начала сочинять Ималда, боясь, что брат обнаружит ложь, но ей она казалась сейчас просто необходимой.

— Вот как? — неуверенно протянул Алексис, взял с гвоздика ключ на синей ленточке и ушел обратно в комнату.

Через некоторое время он прошел по коридору мимо кухни. С ружьем, упакованным в замызганный и потрепанный чехол.

Скрипнула входная дверь. Брат понес ружье в подвал.

«Алексиса и отца, наверно, разделяет какая–то пропасть, через которую они не могут перешагнуть. И даже не пытаются.

Прошение о помиловании я напишу. Завтра же напишу. И необходимые справки от доктора Оситиса тоже получу.»

Ей было стыдно, что она посмела — пусть даже про себя — упрекнуть в эгоизме отца, который томился в заключении. И хотя в своей беде он косвенно винил членов семьи, наверняка он так только говорил, но не думал. Просто чтобы не истязать упреками самого себя.

«Это беда не только отца — это наша общая беда.

Как было бы хорошо, если бы его освободили! Мы опять жили бы все вместе!»

Возвратился Алексис и повесил ключик на синенькой ленточке. Ключик долго раскачивался, как маятник, несколько раз ударившись о соседний — на красной ленточке.

Ималда ждала, что ее свидание с отцом будет совсем другим, и теперь испытывала разочарование. То ли в тюрьме он изменился, то ли все дело в том, что она его видела глазами своего детства. В ее воображении продолжал жить тот, кого она, совсем еще маленькая, обнимала и любила, — самый смелый, самый сильный, самый умный. А оказалось, что для семьи он словно ветка, давно отломившаяся от дерева. Может, это произошло уже тогда, когда Ималда была ребенком? Конечно, она и впредь будет ходить к отцу, только уже не полетит как на крыльях. И, конечно, напишет прошение о помиловании, но с такой же охотой она написала бы его и ради чужого человека, если бы только ему это помогло. Может, отец отдалился от нее потому, что больше нет матери? У Алексиса с отцом конфликт. Друг о друге даже не спросят — жив ли, умер ли. Почему?

Ималда разлила по тарелкам суп. Она где–то читала, что в дружных семьях часто варят супы, и теперь брат ел их чуть ли не через день. К счастью, они ему нравились.

Оба сели за стол, она пододвинула Алексису тарелку для хлеба. Он взял буханку, отрезал два ломтя и вопросительно посмотрел на сестру, словно спрашивая, хватит ли. Нарезать хлеба к столу должен глава семьи, ведь это древний ритуал.

— Почему с мамой так случилось?

Вопрос слетел с языка против ее воли. Наверно, потому, что свидание с отцом вывело ее из равновесия. Ведь смерть матери была у них запретной темой: рана эта еще кровоточила. К тому же болезнь Ималды…

Алексис пожал плечами, продолжая есть.

— Я уже не маленькая…

Алексис оценивающе глянул на ее фигуру и прищелкнул языком: «Действительно!» Потом немного посомневавшись, быстро встал и вышел из кухни. Растерянная Ималда продолжала сидеть с ложкой в руке.

Она слышала, как в задней комнате брат двигает ящиками комода. Они жалобно скрипели.

Алексис возвратился с плоской коробкой. Вместо крышки — твердый целлофан с арабским рисунком, а под ним сверкали ослепительно белые кружева.

— Прошу! — с наигранной веселостью поцеловал он сестру в щеку. — Как говорят французы, элегантная женщина начинается с нижнего белья!

— Спасибо, но… — у Ималды навернулись слезы.

— Я не знаю, правда, не знаю!