Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось

– Поставьте машину, как тогда! – велел Стабиньш Уступсу, возвратившемуся вместе с Розниексом к автобусу. Сам он вошел в подъезд и позвонил в дверь квартиры номер два. Розниекс следовал за ним.

– Входите! – пригласил старческий голос, и дверь отворилась.

– Добрый вечер, – поздоровался Стабиньш. – Не ждали гостей, товарищ Стрелниекс?

– Такие гости всегда приятны. Заходите, не стесняйтесь! – пригласил невысокий, но крепкий, еще полный сил человек.

Они вошли в большую комнату. «Метров двадцать пять», – на глазок прикинул Розниекс. Старомодная, черная массивная мебель свидетельствовала о том, что старик, вероятно, прожил здесь большую часть жизни. Высокий потолок, широкие окна, отличный обзор. Розниекс подошел к окну, отвел гардину. Уступс как раз подогнал машину к вязу. Отсюда кабина была хорошо видна.

– Садитесь, садитесь, – пригласил хозяин. – Чем могу быть полезен?

Улдис уселся на стул, скрестил руки на груди.

– Расскажите еще раз, товарищ Стрелниекс, что вы в ту ночь видели, что слышали…

– Всегда готов, как пионер! – с охотой отозвался старик и на мгновение смолк, сосредотачиваясь. – У меня в старости сон стал легкий – один глаз спит, другой глядит. И как назло, этот ходок всегда подгоняет свою машину прямо под мое окно. Я собирался уже сообщить автоинспекции. В тот вечер он приехал около десяти, но через час опять уехал. Я уж решил – будет тишина, хоть утром посплю. Но не тут–то было – в четыре сорок пять он снова тут как тут. Я зажег свет, подошел к окну, чтобы обругать его, как следует. Но опоздал. Дверца хлопнула, и водитель успел уже перейти улицу и ушел вон в ту сторону, – старик показал рукой.

– В сторону центра? – переспросил Розниекс.

– Ну да, к центру. Но это был не настоящий шофер. Того долговязого типа я давно приметил. А этот был поменьше ростом, одет вроде бы в комбинезон, на ногах сапоги.

Розниекс и Стабиньш переглянулись.

– Теперь смотрите, товарищ Стрелниекс, кто же из них! – Улдис встал, выключил и снова зажег свет. Это было сигналом. Старик и явившиеся понятые подошли к окну.

Дверцы кабины грузовика распахнулись. Уступс вышел, захлопнул дверь и пересек улицу. За ним из машины вылезли Пуце и еще двое мужчин среднего роста. Стрелниекс внимательно всматривался. Потом воскликнул:

– Второй, ну да, второй, и рост, и походка, и… и… одним словом, он!

Стуча сапогами, вошли люди с улицы. Взгляд Уступса выражал боязнь и вопрос. Пуце искоса взглянул на Стабиньша, тут же отвел взгляд и уставился куда–то в угол комнаты. Остальные двое остались у двери.

Розниекс присел к столу, вынул из сумки бланк протокола и приготовился писать.

– Итак, опознали вы кого–нибудь? – обратился он к старику.

– Узнал. Как не узнать! – Старик был явно доволен тем, что может оказать помошь. – Вот этот и есть, – Указал он пальцем на Пуце.

– Значит, все же Пуце, – глухо проговорил Стабиньш. – Так и запишем. – От его самоуверенности не осталось и следа, он был словно ошеломлен неожиданным результатом.

Пуце бросил сигарету, придавил ее каблуком. Глаза его сузились, взгляд зажегся.

– Ну нет! – процедил он сквозь зубы. – Это вы мне не пришьете. Я здесь не был и машину не трогал.

– А где вы были в ту ночь? – в Стабиньше снова пробудился охотничий азарт, он уже забыл о неудаче с Уступсом: теперь в центр событий выдвигался Пуце.

Тот, сердито втянув голову в плечи, исподлобья смотрел на Стабиньша.

– Спал дома. Выпил.

– Кто может подтвердить?

– А почему это надо подтверждать?

– Значит, доказать ничем не можете.

Розниекс предоставил Стабиньшу вести допрос. «Алиби в определенном смысле опасно, – подумал он, – преступник может заранее подготовить себе алиби, и мы нередко на это попадаемся. Но обычно никто не может сказать, что он делал в такой–то день и час, если это не связано с какими–то событиями, оставшимися в памяти».

– Эдгар Пуце! – услышал Розниекс голос Стабиньша. – Вы задержаны и поедете с нами!

«Может, и правильно», – Розниекс пожал плечами и вместе с другими покинул квартиру старого Стрелниекса.

XXIII

Деревья уже совсем обнажились, стояли голые, темно–серые – как асфальт, как тротуары, как небо и каменные стены. «Эта улочка называется Зеленой, – подумал Ромуальд. – Почему не Серой? Есть такая песенка про оранжевое солнце, оранжевые деревья, оранжевый дом, мать, детей… А почему не поют о серых улицах? Откуда только такие глупые мысли!» – оборвал он себя, подошел к подъезду и остановился.

Странное ощущение было у него с самого утра. Он словно ждал чего–то, надеялся: что–то случится. После смерти матери дома возникла пустота, которую ничто не могло заполнить, даже увлечения молодости. С Даной он больше не встречался. Он словно увидел ее в новом свете, и она показалась ему бесчувственной, чересчур эксцентричной и легкомысленной. Ромуальд не понимал только, почему не видел всего этого раньше.