Последняя истина, последняя страсть

– И в вашем фешенебельном Серебряном Бору. Мы сначала там построим мусороперерабатывающие заводы и будем там жить рядом с ними. Испытаем это сначала на себе. Потому что от нас – тех, кто живет в Барвихе и Серебряном Бору, – мусора, отходов и дерьма, – Герда повысила голос, – не в пример больше. Потому что мы богаче и питаемся лучше. И барахла у нас больше намного, а значит, больше тары и упаковки, больше всего того, что мы выбрасываем на свалку. Одних банок из-под черной икры, которую у вас в особняках едят ложками…

– Мой батя живет в особняке в поместье. Герда, уверяю вас, все последние годы он ест лишь протертое пюре и кашу. Как Генсек. – Гектор Борщов глянул на Катю, слушавшую этот допрос молча.

– Ваш отец – старик. А есть люди помоложе, – ответила Герда. – И от них мусора и отходов предостаточно. Если бы только объявили о такой справедливой идее, уверяю вас, все митинги и протесты по стране против свалок и мусорозаводов прекратились бы сразу. Потому что люди увидели бы – начинают с себя, с головы, значит, деваться уж некуда. Надо проблему всем миром решать. А не плодить здесь у нас некие зоны – эта вот территория для богатых, с экологией, с чистым воздухом, с инфраструктурой, а эта – резервация для плебса, он и у «факела»-коптильни поживет, а если и подохнет от онкологии, туда ему и дорога.

– Вы идеалистка, Герда. Но я представляю себе картину, – Гектор засмеялся, – наши из СерБора, из Барвихи, из Раздоров, из Успенского с Рублевки тоже митинговать против двинут. Чинуши, силовики, кремлевские, их чада и домочадцы – только не с плакатами, а, я думаю, с дубьем. И вы как Жанна Д’Арк на белом скакуне из генеральских конюшен впереди нашего стада мажоров. Это как у Гейне из книжки, что на столе у нашего майора лежит сейчас: «Хоть окончилась война, но остались трибуналы, угодишь ты под расстрел, ведь крамольничал немало. Может быть, в России мне было б лучше, а не хуже, да не вынесу кнута…»

– Вы все превращаете в балаган.

– А вы говорите смешные для политика вещи.

– Я политикой не интересуюсь.

– Где вы находились вечером третьего дня? – вмешался в их разговор Вилли Ригель. – В ночь убийства Алексея Кабанова?

– Вечером до семи я была в комитете. Потом пошла домой.

– Одна?

– Да. Отпустила няню. Была дома с дочерью.

– Во сколько точно вы отпустили няню?

– Не помню, я на часы не смотрела. В начале восьмого.

– И весь вечер и ночь находились дома?

– Да.

– И ваша дочка это подтвердит, если спросим?

– Ей четыре года, вы это прекрасно знаете, Вальтер. – Герда назвала майора Ригеля по имени. – Она спала.

– А в тот день вы разве не встречались с Алексеем Кабановым? – спросил вдруг Вилли Ригель.

– В какой день?

– Тот самый, когда пропала ваша дочь. Ваш ребенок.

Катя вздрогнула. А это еще что такое? О чем он?

– Нет. Я прибежала сюда, к вам, в полицию, сразу из садика. И была здесь. Вы же видели меня сами здесь.

– Видел, но не все время. И вы кому-то звонили. И вам кто-то звонил. Кто?

– Мои из комитета, они все встревожились до крайности, испугались.

– И вы сильно испугались. Но вы разговаривали по телефону – это я видел. Я тогда подумал – вам звонит шантажист. Похититель ребенка.

– Нет, нет, я же сказала вам тогда – никаких требований, пока шел поиск, мне никто не выдвигал!

Катя напряженно слушала. Вот оно… вот что тут было… Это то самое – скрытое от посторонних глаз. И возможно, самое главное… Однако, как это все надо понимать?

Вилли Ригель хотел задать новый вопрос. И Катя еще больше напряглась, как вдруг…

Дверь кабинета распахнулась, и на пороге возникла Лиза Оболенская. Рыжая, решительная, бледная, холодная, как зима. В руках – папка с документами.

– Вы допрашиваете мою подопечную в связи с делом об убийстве, я ее адвокат, я имею право присутствовать. Я опоздала, потому что ездила сейчас в городской суд – забрала решения по изменению сроков административного ареста троим задержанным в палаточном лагере.

Майор Вилли Ригель медленно восстал во весь свой немалый рост. С его стола что-то упало при этом. Он смотрел на свою сбежавшую невесту. Катя подумала – молния сейчас ударит и кого-то убьет. Но Вилли Ригель молчал.

– Мы рады адвокату, тем более такому красивому и сердитому, – светски объявил Гектор Борщов. – Проходите, будьте как дома. У нас интересная беседа с вашей подопечной. И вы непременно поучаствуете. Майор… майор… майор, очнитесь…

Катя подумала – Вилли его даже сейчас не слышит. Он ничего вообще не слышит. У него такое лицо! Он и не видит их никого, только ее – Лизу Оболенскую.

Пауза.

– Так что вы хотели спросить, майор? – снова обратился Гектор Борщов к Вилли Ригелю.

Тишина гробовая.

– Ладно, это было познавательно и полезно. Но из-за форс-мажора допрос временно прерван, – усмехнулся Гектор Борщов и направился к двери.

Катя – за ним. Герда встала со стула и тоже молча вышла.

Катя подумала – все понимают. Здесь все, в общем-то, свои люди. Как ни странно.

В кабинете остались Вилли Ригель и его сбежавшая невеста Лиза Оболенская.

Глава 20 Liebe machen [9]