Последняя история Мигела Торреша да Силва

– А при чем тут Золотое сечение? – робко заметил он.

– Его функция всегда скрыта от глаз, как, например, в музыке или искусстве. Но в сущности, все очень просто, можно объяснить даже на скаку. Элементарное правило Золотого сечения тебе известно: отрезок делится так, что отношение длины всего отрезка к его большей части равно отношению большей части к меньшей. Теперь перенеси это на Бога, человека и окружающий его мир. Примем Бога за весь отрезок целиком. Мы – большая часть отрезка, окружающий нас мир – меньшая. Если отношение Бога к человеку соответствует нашему отношению к миру вокруг нас, то возникает гармония. Это так просто. Глупо то, что мы, как наибольшая из обеих частей отрезка, постоянно стремимся расширить границы в свою пользу. Ясно, что это вступает в противоречие как со всем отрезком, так и с его меньшей частью.

Мануэл задумался. Они тихо скакали рядом. «Как хорошо, – подумал он, – рассуждать о Боге и окружающем нас мире под цокот копыт».

Потом он опять ухватился за нить беседы.

– Почему вы, математик, ломаете себе голову над проблемами теологии?

– Потому что, как тебе известно – а мне и подавно, – подобное стремится к подобному. А также потому, что это весьма убедительно. Но, собственно, я собирался порассуждать не о Всевышнем и его творениях, а об историях, и не обязательно библейских. Потому что и тут Золотое сечение имеет большое значение, как тайный институт гармонии.

– Как вы себе это представляете? Когда рассказывают истории, при чем здесь математик с его уравнениями?

– Для этого арифметика необходима точно так же, как при плетении паутины. Природа во всем знает толк. Как и искусство, впрочем. Вот тебе великолепная задача на сообразительность. Даны следующие составные части: история, тот, кто ее рассказывает, и, наконец, тот, кто ее выслушивает. Чтобы рассказ выглядел правдоподобно, как для тебя устные рассказы твоего деда, и при чтении, когда автор остается в тени и читателю предлагается только текст, тогда в этой совместной игре необходимо правило Золотого сечения. Итак, подумай. Я даю тебе время на раздумье, пока мы, скажем, не доберемся до Дору, чтобы там переправиться на другой берег.

– Могу я при этом рассуждать вслух?

– Это так же запрещено, как и наоборот, – усмехнулся Рибейро.

– Тогда я попытаюсь провести аналогию. Рассказчик – творец. История – его творение, которое он посылает людям. Как рассказчик соотносится со своей историей, так и она со слушателем. Это означает, что рассказчик – отрезок целиком – относится к своей истории – большей части отрезка, – как та – к слушателю, наименьшей части отрезка. Таким образом, отношение рассказчика к своей истории должно находиться в гармонии с отношением этой истории к слушателю.

– Браво! Ты попал в яблочко.

– Но это будет означать, что история во время ее рассказывания начинает жить своей собственной жизнью…

– …и потом становится как бы историей слушателя. Так оно и есть.

– Это магия.

– Да, ты прав. Очень трудно освободиться от магии Золотого сечения. Все равно – стоишь ли ты перед шедевром живописи или внутри церкви или пленен каким-нибудь рассказом. Тебя все еще удивляет, что арабы со своими бесчисленными историями были к тому же великими математиками? И не случайно внутри иудейской традиции возникает мистика чисел каббалистов со всеми их взаимосвязанными метафорами, загадками и притчами… Так подобное приближается к подобному, а мы между тем к нашей цели.

– Дору!

– Дору. А за ним ты видишь силуэт города, давшего название нашей стране.

День триста семьдесят седьмой: Прибытие

Гавань жила своей деловой жизнью, вовсе не заботясь о посетителях из Коимбры.

С утра до вечера Мануэл бродил по ее густо переплетающимся переулкам. Здесь пахло то рыбой и кипящим маслом, то пряностями Востока. На набережной дрались из-за рыбьих голов бездомные кошки, а между будками базарных торговцев бродили собаки. Утром в гавань приплыл огромный торговый корабль из Северной Африки, целый день в порту царило оживление – разгружали трюмы, переносили на берег бесконечное количество крепко перевязанных тюков, на набережной громоздились горы ящиков и бочек, и торговцы с их тяжелогружеными повозками перекрывали все улицы и подъездные пути.

Когда солнце погрузилось в море, Мануэлу удалось с громадным трудом найти столик с двумя стульями в задней части условленного трактира. За большими столами в вытянутом в длину помещении сидели, тесно прижавшись друг к другу, шумливые люди, слышались бесконечные разговоры на чужеземных языках, а воздух был наполнен пивным духом, винными парами, дымом экзотических Табаков и запахом жареного.