Последняя история Мигела Торреша да Силва

— Да, они не позволяли себе верить. Возможно, нет на свете ничего сложнее, чем это. Для веры нужно невероятно много сил. У кого они есть, тот сдвигает горы.

— Но ведь можно попытаться.

— Конечно, можно, — улыбаясь, сказал Рибейро. — Но большинству людей это не удается. Потому что это роскошь — позволить себе то, что так обогащает. Тут завистники стоят стеной.

Вода в Рио-Мондегу сверкала под вечерним солнцем. Мануэл опять остановился.

— Я бы хотел спросить вас кое о чем. Вы профессор математики. Чем привлекают вас эти истории?

— Математики — хитроумные люди, поскольку они хотят знаний. А если серьезно: ничто не стоит так близко, как счет и рассказ. И то и другое не дает распадаться миру, разгадывает загадку и освобождает. Архимед был, конечно, прав, когда утверждал, что смог бы сдвинуть Землю. Предпосылкой для этого должны быть всего лишь точка вращения, достаточно длинный рычаг и место, на которое он мог бы встать. То, что он говорит, истинно, но невозможно. История же, напротив, может быть от начала до конца выдуманной, но с помощью своей собственной арифметики она в состоянии перевернуть весь мир.

Мануэл задумался. Опять всплыл в его памяти странный, не доведенный до конца рассказ деда.

— Возможно ли вычислить конец незавершенной истории?

— В арифметике ищут общий знаменатель, в грамматике же исследуют внутреннюю логику.

— Таким образом, наш язык и математика намного ближе друг другу, чем мы думаем…

— Именно потому, что два плюс два не пять. Ответ тоже должен соответствовать условию. И кроме того — а этому, конечно же, учил тебя твой дед, — наш язык подобен саду, который есть тень души, сотворившей его. Или ты ухаживаешь за ним, или даешь ему одичать. Это так просто.

— В таком случае язык — это сад, но иного рода, следующий этап развития природы, математика.

— Браво! — воскликнул учитель.

Мануэл остановился, перевел дух, потом сказал:

— Вот теперь я начинаю понимать, что вы имеете в виду, когда говорите, что подобное стремится к подобному.

— Добро пожаловать в наш союз! — смеясь, пригласил Рибейро.

— Удивительно, но только теперь мне становится ясно, во скольких же историях деда местом действия был сад, — сказал Мануэл, продолжая шагать дальше.

— И сколько из них ты можешь мне пересказать?

Мануэл проглотил язык. К этому он не был готов. Во всяком случае, в данное время. Втайне он надеялся, что когда-нибудь доверит ему, своему учителю, ту или иную из дедушкиных историй. И вот именно сейчас ему придется рассказать одну из них. Бессвязные обрывки картин быстро промелькнули в его голове, но ни одна из историй целиком не выстраивалась. Ему как будто сдавило горло. Смущенно смотрел он на землю.

Старый Рибейро улыбнулся и почесал бороду.

— Это всего лишь идея, не обязательно рассказывать их сегодня. Но сам подумай — я постепенно становлюсь любопытным. В конце концов, никуда не годится, что ты прячешь их в своей голове.

Освободи их, дай им жить. Чутко прислушивайся к себе, пока голос деда опять не зазвучит в твоей душе. И когда ты его услышишь, начинай записывать и рассказывать.

— Согласен, — с облегчением сказал Мануэл. — Тогда я запишу для вас одну из его садовых истории. Но…

— Что «но»?

— Но мне все же не нравится, что вы так небрежно накрыли сад математикой.

Рибейро засмеялся:

— Не беспокойся, математика — это не шляпа.

Он наклонился и сорвал стебелек.

— Эстрагон, — сказал он, — хорош для пищеварения. Мы обычно разглядываем поверхность листа. А внутри все вплоть до малейшего разветвления упорядочено с математической точностью.

— Но каким образом вы с помощью математики объясните запах, блеск и поэзию цветка?

— Математика — это свод правил, способствующих расцвету поэзии.

— Но разве поэзии не нужен хаос?

— Ты совершенно прав. Тут опять подобное стремится к подобному. Математика уравновешивает хаос. Иначе мир до сих пор был бы ничто.

Некоторое время помолчали. Потом Мануэл сказал:

— Мне вспомнилась ваша «охотничья вышка».

— Что ты имеешь в виду? — спросил Рибейро.

— Ваш деревянный дом, подвешенный к скале и закрепленный. Здесь комната, там комната, еще одно помещение наверху, а другое — внизу. Между ними со всех сторон лестницы. Так по крайней мере это выглядит, когда смотришь на гору снизу вверх.

— А почему ты вспомнил об этом именно сейчас?

— Хаос и математика. Кажется, что полный сумбур находится там в чудесном равновесии.

— Я хочу тебе кое-что объяснить: моя «охотничья вышка», как ты ее называешь, там, высоко на скале, укрепляет гору и является ее опорой. Если хочешь, мы можем встретиться там наверху. Приходи ко мне как-нибудь в воскресенье после обеда.

Учитель впервые пригласил его к себе домой.

День тридцать четвертый: Сад