Последняя из рода Болейн

— Ты должна хорошенько во всем разобраться, Мария. Возблагодари Царицу Небесную, первую Марию из всех, за то, что твой отец — сэр Томас Буллен, каким бы он ни был честолюбивым и хитрым, а не король, потомок королей.

Мария не успела справиться со своими чувствами: рот ее открылся от искреннего изумления, а глаза, не научившиеся лгать, округлились. Ее, конечно, учили ничем не обнаруживать своих чувств — и при дворе эрцгерцогини, и при изысканном французском дворе, — однако она оставалась еще слишком наивной и доверчивой, чтобы овладеть этим искусством в совершенстве.

— Послушай меня сейчас внимательно, Мария. Вот как устроен наш мир! — Изящным, но решительным движением затянутой в шелка руки королева смела с доски все фигуры, те с шумом покатились по паркетному полу. — Забудь все выдуманные правила шахмат, Мария. Вот как идет эта игра по-настоящему. Вот великий король — он может делать все, что пожелает, в любую выгодную для него минуту. — Она так резко поставила затейливую резную фигуру шахматного короля в самый центр доски, что Мария подпрыгнула от неожиданности. — А вот это все, Мария, — маленькие пешки, которыми жертвуют по капризу короля, дабы он мог выигрывать каждодневные игры: при дворе, в парламенте, в отношениях с другими королевствами, — любые.

Она взяла пригоршню ярко раскрашенных позолоченных пешек из мрамора и расставила их как попало вокруг возвышавшегося над ними короля.

— Разумеется, короля окружают несколько рыцарей[18], которые самим себе кажутся знатными людьми, а не этими причудливыми конями. Но они тоже всего лишь пешки, хотя мало кто из рыцарей осознает это. И ты, Мария, и даже я — мы всего лишь пешки и ходим туда или сюда, как того пожелает вот этот король. — И ее проворные пальцы щелчками разбросали наугад несколько маленьких пешек.

— Но, госпожа, — дар речи вернулся наконец к Марии после столь неожиданной и странной выходки горячо обожаемой повелительницы, — вы-то на самом деле вот эта великая королева, а не какая-нибудь пешка!

— Нет, Мария, я же тебя предупредила: тебе необходимо выучить настоящие правила, если ты хочешь удержаться при любом дворе, будь то во Франции или в Бельгии, в прекрасной Англии или в далекой Аравии. — Комната снова наполнилась переливами ее смеха. — Короли могут возвести некоторых пешек в королевы, но не обольщайся: они так и остаются пешками, и вся их сила заключается лишь в том, чтобы сознавать это и принимать такое положение, что я и делаю!

Госпожа откинулась на спинку кресла, словно исчерпав силы от кипения противоречивых страстей, которые вызвали такой необычный для нее порыв к откровенности. Черные как вороново крыло локоны разметались по кроваво-красному бархату обивки, глаза все еще были задумчиво прищурены, щеки пылали, полная грудь ровно вздымалась. Взор королевы остановился на растерянной девочке.

— Я не собиралась произносить целую речь, Мария. Пойми, мое отчаяние никак не связано с тобой. Обычно я скрываю его за улыбками, милостивыми кивками и любезной беседой. И это еще один урок, который тебе надобно затвердить, petite Marie Boullaine[19].

— Я запомню, государыня. Я старательно учусь, и я благодарна господину моему отцу за то, что имею возможность учиться при вашем дворе и получать уроки из ваших собственных уст.

— Это не мой двор, Мария. Далеко не мой. Но, видишь ли, я очень привязалась к тебе, мне было бы жаль расстаться с тобой, а теперь особенно, ибо ты видела настоящую Марию Тюдор, узнала тайны ее сердца и все же держишься так, словно любишь ее, как прежде.

— Но так и есть, государыня, правда!

— Тогда, моя милая, надеюсь, что я сумею удержать тебя при себе, что бы ни произошло. А вскоре могут последовать важные события.

— Вы всегда можете рассчитывать на меня.

— Да ведь тебе, Мария, всего десять лет, а «всегда» — это куда больше. Боюсь, я недолго пробуду королевой здесь, но я молю Бога об этом.

— Госпожа, я…

— Довольно, Мария. И поклянись, что никогда не поделишься моими опасениями и мечтами, о которых ты сегодня услыхала, ни с кем, особенно с твоим отцом, как бы сильно ты его ни любила. И тем более — с очаровательным дофином. Он тоже выжидает и присматривается ко всему, Мария.

Мария вновь удивленно вскинула брови, но ответила без малейшего колебания:

— Клянусь, государыня!

Грациозная королева Франции кивнула ей и поднялась из кресла, положив руки на углы огромной шахматной доски. Мария понимала, что госпожа израсходовала весь запас энергии и душевных сил; она терпеливо ожидала позволения удалиться. Но вот королева снова наклонилась к ней, и ее тихие слова вонзились в Марию, будто стальные жала стрел.