Последняя из слуцких князей. Хроника времен Сигизмунда III

— Кто? Я? — испуганно спросил бургомистр. — Я? Но это же будет большим оскоблением для вас, пане войт, вы же — голова города и этой депутации. Я ни за что этого не сделаю!

— И я. И я, — тихо отозвались другие. — Надлежит говорить только пану войту.

А войт уже и сам не знал, как ему быть, у него словно язык присох. Но рассуждать было слишком поздно, потому что они уже прошли через ворота дворца и стояли в коридоре.

Слуга оповестил:

— Депутация магистрата!

Воевода сидел в своей комнате с паном Абрамовичем. Услышав о депутации, приказал:

— Впустить их. Наверное, явились с вечной жалобой на подвоеводу или начнут дурить голову насчет торговли, торговцев и портачей.

Не успел он закончить, как вошел и склонился в еще большем, нежели у каштеляна, поклоне пан войт, а за ним на цыпочках вошли и все остальные. Воевода не встал. Смерил их взглядом и повернулся к ним, ожидая, что скажут.

Такой прием не очень радовал, войт едва не потерял сознание от страха, комкал шапку, кланялся, не мог отыскать в голове и молвить хоть какое-то слово, с которого можно было бы начать. Наконец, когда молчание слишком уж затянулось, он начал говорить почти то же самое, что уже говорил у каштеляна, только произносил свою речь на этот раз очень тихо и невыразительно, дрожащим голосом. Войт остановил его еще на середине:

— Вы что же это, панове, беретесь меня поучать или запугивать? Меня? Делайте то, что подобает вам, а не сенаторам и рыцарству! Сидите в своих магазинах, взвешивайте товары в ратуше, собирайте подушную, подымную и другие подати, но не суйте свой нос туда, куда вас не просят! Слышите, васпане?

Войт замолчал, он побелел, как стена.

— Однако же, ясновельможный князь, — заикаясь, проговорил он, — securitasгорода его королевского величества, доверенного…

— Безопасность города от воров и проходимцев — вот единственный предмет ваших забот, пане войт, а о наших делах вам заботиться не надо! — воскликнул воевода. — Неслыханное нахальство! Вас всех стоило бы посадить за это на неделю в замковую тюрьму! — добавил он, все более распаляясь злостью.

— У магистрата его королевского величества города Вильно и в мыслях не было оскорбить ясновельможного пана, но ведь zelus— забота — об имуществе, доверенном нам…

— А я вам говорю, — загремел воевода, — направьте вашу zelusна другое, и вам будет чем заняться и к чему приложить ее! Не вмешивайтесь в то, что вас не касается, собирайте подати, судите своих горожан и гостей, поддерживайте порядок и сидите спокойно.

Войт отступил к дверям, напуганный напоминанием о тюрьме и грубостью воеводы. Когда князь произнес последние слова, двери открылись и вся депутация молча двинулась назад, а воевода в комнате еще бушевал.

С невеселыми лицами, словно жаб наглотавшись, паны радцы, бургомистры и магистратские заседатели во главе с почтенным паном войтом пошли в ратушу. Еще издали они увидели, что около ворот их ожидает кучка любопытствующих горожан и купцов.

— Что мы им скажем? — спросил войт.

— Что? — переспросил писарь. — Вовсе нет нужды рассказывать им о визите к воеводе, это уронило бы наше достоинство в их глазах. Лучше скажем, что каштелян и воевода обязали нас заботиться о порядке в городе.

— А что, если они про все прознают?

— Лучше мы сами убедим их, что мы говорим правду, а все иное — это всего лишь сплетни и вымысел, — настаивал писарь. — Иначе мы утратим доверие наших подданных, от чего охрани нас Боже, потому что с нами и так мало считаются, а после этого мы и совсем выйдем из доверия.

— Что хорошего скажете? — спросили их ожидающие.

— Сказали, чтобы мы были спокойными и терпеливыми, — ответил войт. — Все хорошо.

— Нас приняли с надлежащим почетом, — бодро добавил писарь.

— Город может надеяться на рассудительность воеводы и каштеляна, — заверил войт.

— А войны не будет?

— Если и будет (этого нельзя предвидеть), то нам пообещали не причинять большого вреда городу.

— Ну, конечно! — ядовито заметил, покачав головой, один из горожан. — Ограбят и попросят прощения, сожгут и будут проливать слезы.

Тамила

Уже темнело, но еще не было сигнала тушить огни; еще были переполнены корчмы, харчевни и шинки, и даже не очень смелые горожане с фонарями в руках, вооруженные палками с шипами, еще отваживались ходить по улицам. В костелах звонили к молитве Божьего Ангела, самые набожные в это время становились на колени даже посреди улицы. Звон колоколов смешивался со скрипом телег и карет, голосами прохожих. В окне дворца Ходкевичей на Замковой улице сидела княжна София и смотрела на улицу невидящими глазами. Казалось, она хотела развеять грусть видом уличной суеты, но мысли ее были далеко.