Последняя картина Сары де Вос

В среду днем (Элли только что прочитала лекцию о Юдит Лейстер) ей звонят из галереи – сообщить, что курьер с двумя картинами из Лейдена уже в сиднейском аэропорту. Она прикидывает: упаковочные ящики откроют и ее подделку аккуратно извлекут примерно через сутки. За последние месяцы, когда помаленьку начали прибывать картины для выставки, протокол отработали и усовершенствовали. Регистратор фонда на музейном микроавтобусе с охранниками встречает курьера в аэропорту, ящики доставляют в галерею и принимают на хранение, сопровождающего отвозят в гостиницу. Дальше картинам нужно время согреться до комнатной температуры после долгого пребывания в трюме самолета, так что для вскрытия ящиков все встречаются уже на следующий день. Элли говорит сотруднице, что будет в галерее в ближайшее время. Обычно она приезжает только к вскрытию ящиков. Сопровождают картины, как правило, научные сотрудники или хранители, они измучены перелетом и сменой часовых поясов, так что торопятся подписать бесчисленные документы и отдохнуть впервые за несколько дней. Однако именно они следят за упаковкой экспонатов у себя в музее, так что знают о картинах больше других. Элли хочет лично выяснить, что знает голландский сопровождающий.

Чаще всего она оставляет машину на университетской стоянке, едет на электричке до станции «Сент-Джеймс», а оттуда до галереи идет пешком, но сегодня почти бегом направляется к Кинг-стрит ловить такси. Улицы стеклянисто блестят после ливня, в воздухе пахнет железом. Дожидаясь едущего в нужную сторону такси, Элли напоминает себе примечать свет, розоватый оттенок западного неба. Она всегда учила студентов примечать свет, но в последние три дня не видит ничего вокруг. Наконец появляется такси, Элли останавливает его и садится. В газетах что-то пишут о готовности к Олимпиаде, и водитель произносит монолог о том, что город застигли со спущенными штанами. Элли смотрит в окно и видит обшарпанность Кливленд-стрит: ажурные металлические балкончики похожи на кружево ржавчины, фасады облупились, окна арабских ресторанчиков давно не мыты. Это старый Сидней, отцовский город грязи и плесени. К тому времени, как машина подъезжает к галерее, водитель уже перешел к сетованиям, что нынешние люди разучились вести себя вежливо. Элли просит его объехать здание и высадить ее у погрузочной эстакады.

Там толкутся рабочие в синих халатах. В штате музея два упаковщика, два монтировщика экспозиции и плотник. Все они подчиняются Квентину Лафоржу, пожилому аккуратисту в бифокальных очках, называющему себя завхозом. Все остальные называют его Кью{11}. Когда Элли входит, он сидит у себя в кабинете за стеклянной перегородкой, сдвинув очки на лоб, макает в чай печенье и просматривает газету. За последний год, пока выставка мало-помалу формировалась, Элли научилась кланяться в ноги шоферам и работягам, поскольку от них зависит, произойдет все вовремя или с необъяснимыми задержками. Она приносит им сникерсы и дарит на дни рождения абонементы в кинотеатр. Дни рождения вместе с именами и номерами мобильных записаны у нее в ежедневнике. Кабинет Кью – крепость из зеленых шкафов со скоросшивателями и ламинированных таблиц с изолирующими свойствами разной древесины и полимеров. Кью примерно ровесник Элли, но это человек другой эпохи: у него набриолиненные волосы и глаженые носовые платки. Он носит темно-синий халат, из кармашка с вышитыми инициалами торчат цанговые карандаши. От него пахнет столярным клеем.

Элли садится на скрипящий крутящийся стул напротив чисто убранного рабочего стола Кью. Тот поднимает голову, кивает, откусывает от печенья размоченный в чае кусок.

– Так они едут? – спрашивает Элли, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Кто едет? Венера Милосская? Говорите поконкретней, дорогая.

Элли знает, что перед разговором о деле положено минуты три поболтать о пустяках, но не может прогнать мысли о картинах: вот сейчас они проходят таможню или уже едут в машине по улицам Сиднея. Подделка видится ей похищенным бриллиантом, надежно упрятанным в слоях фанеры и оберточной бумаги.

– Лейденские картины, – говорит она.

Кью, прожевав печенье, отвечает:

– Да, Мэнди и несколько охранников поехали в аэропорт встречать голландца.

Элли неприятно равнодушие в его голосе. Даже если бы в музей везли Караваджо, Кью все так же макал бы печенье в чай и говорил о погоде, скачках, футболе – о чем угодно, кроме истинной цели своей работы. Любопытства у него не больше, чем если бы он упаковывал и распаковывал пластмассовые сувениры. Поначалу Элли думала, что он и к своим обязанностям относится так же безразлично, пока не увидела в первый раз, как он мастерит упаковочный ящик. Это была истинная красота: каждый стык, каждая реечка или уголок идеально подогнаны по размеру. Кью работал с налобным фонариком, рядом на деревянной тележке лежали чемоданные ручки, медные скобы и клеевой пистолет. Кью несколько часов терпеливо колдовал над ящиком, слушая «Гольдберговские вариации» Баха, а помощники подавали ему нужные стамески, натфиля и чай.