Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями

Стоит ли придавать значение тому, что сказала женщина в час отчаяния? Мы знаем, что никогда и никого не отравит Маргарита. Попав ведьмой в квартиру Латунского, она крушит мебель, выливает чернила в его постель, топит в ванне его любимый костюм. Но отравление? Но убийство?

«…Одно дело попасть молотком в стекло критику Латунскому, — резонирует Азазелло, — и совсем другое дело — ему же в сердце».

«В сердце! — восклицала Маргарита, почему-то берясь за свое сердце. — В сердце! — повторила она глухим голосом».

«Нет! — воскликнула Маргарита. — Нет, умоляю вас, мессир, не надо этого!»

Тогда выходит, ее слова о том, что она отравит Латунского, вообще ничего не значат? Ах, значат! Метафоры романа удивительно реализуются, а слова Маргариты воплощаются мгновенно. «…Дьяволу бы я заложила душу, чтобы только узнать, жив он или нет?..» — восклицает она мысленно, и рядом с нею тотчас оказывается Азазелло. И тема яда и отравителей, скользнувшая из ее уст в главе 13-й, настойчиво станет заполнять сцены великого бала у сатаны.

(Отмечу, что Иван, очень внимательно слушавший речь мастера, на эти слова реагировал особо: «Иван как-то сконфуженно покряхтел, но ничего не сказал».)

Отравители и отравительницы чередою пройдут перед нами.

Господин Жак, отравивший королевскую любовницу… «А ведь это не с каждым случается! — шепчет Коровьев. — Посмотрите, как красив!»

Граф Роберт… «Как смешно, королева, — шептал Коровьев, — обратный случай: этот был любовником королевы и отравил свою жену».

Госпожа Тофана…

«— Маркиза… — бормотал Коровьев, — отравила отца, двух братьев и двух сестер из-за наследства…»

«И вот он велел своему знакомому… обрызгать стены кабинета ядом»…

И Азазелло подает любовникам отравленное вино…

Потом музыкальная фраза: «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля!..» — прозвучит еще раз, но уже завершающим отголоском, в другой тональности. На этот раз мелодией мастера — в 32-й, последней главе романа. Упоминания о яде теперь не будет: яд уже был, все свершилось, осталась только печаль…

Обольстительно и тревожно в романе «Мастер и Маргарита» играет мотив зеркал. Подобно тому как играют тени или лунный свет. Впрочем, зеркала и раньше возникали в произведениях Михаила Булгакова. Загадочные зеркала, в которые мы всматриваемся, узнавая и не узнавая себя (как, например, в «Записках юного врача»). И в романе, на первый взгляд, происходит то же:

«Степа разлепил склеенные веки и увидел, что отражается в трюмо в виде человека с торчащими в разные стороны волосами, с опухшей, покрытою черной щетиною физиономией, с заплывшими глазами, в грязной сорочке с воротником и галстухом, в кальсонах и в носках».

«Седока трепало на сиденье, и в осколке зеркала, повешенного перед шофером, Римский видел то радостные шоферские глаза, то безумные свои».

И все же основная роль зеркал в романе «Мастер и Маргарита» неожиданна и фантастична, как неожиданно и фантастично все в этом романе. Зеркала здесь выступают не то контактоммежду мирами — миром, очень похожим на тот, в котором мы живем, и тем потусторонним, загадочным, в котором обитают Воланд и его свита, не то гранью между этими мирами. Демоны приходят в наш мир то в присутствии зеркал, то непосредственно через них. Невидимые, они тем не менее отражаются в зеркалах:

«Тут Степа повернулся от аппарата и в зеркале, помещавшемся в передней и давно не вытираемом ленивой Груней, отчетливо увидел какого-то странного субъекта — длинного, как жердь, и в пенсне… Степа в тревоге поглубже заглянул в переднюю, и вторично его качнуло, ибо в зеркале прошел здоровеннейший черный кот и также пропал».

И далее: «Прямо из зеркала трюмо вышел маленький, но необыкновенно широкоплечий, в котелке на голове и с торчащим изо рта клыком, безобразящим и без того невиданно мерзкую физиономию. И при этом еще огненно-рыжий».

Роль зеркала, по-видимому, играет и гладкая поверхность пруда на Патриарших, обрамленного чугунной оградой, как зеркало рамой[533].

В квартире Маргариты зеркала отсвечивают особенно настойчиво. Вот утром в колдовскую пятницу, воспользовавшись отсутствием мужа, она извлекает из старого шкафа свои реликвии — фотографическую карточку мастера и тетрадь с обгоревшим нижним краем. «Вернувшись с этим богатством к себе в спальню, Маргарита Николаевна установила на трехстворчатом зеркале фотографию и просидела около часа, держа на коленях испорченную огнем тетрадь, перелистывая ее и перечитывая то, в чем после сожжения не было ни начала, ни конца…» Потом она «оставила тетрадь, локти положила на подзеркальный столик и, отражаясь в зеркале, долго сидела, не спуская глаз с фотографии».

Она сидит перед зеркалом. Она отражается в зеркале, но не смотрит в него и не видит себя. Но может быть, ее видят сквозь это зеркало? Коровьев, например? («Сто двадцать одну Маргариту обнаружили мы в Москве, и, верите ли… ни одна не подходит! И, наконец, счастливая судьба…» — скажет он.)

Или Азазелло?