Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями

После машинописи — по тексту машинописи — снова идет правка. Теперь уже до конца дней. Изменяются имена персонажей, и нередко автор возвращается к более ранним редакциям. Впрочем, и мы к этому еще вернемся.

Беспощадно правится начало первой главы.

Исчерканы правкой страницы главы 2-й — «Понтий Пилат». Приведу несколько примеров.

В машинописи: «…ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в колоннаду между двумя крыльями дворца вышел прокуратор Иудеи…» Ритм почти сложился, подробности верны, не так ли? Но вставлено: «в крытую колоннаду». Но вставлено: «дворца Ирода Великого».

В машинописи: «От флигелей, расположенных в тылу дворца…» Слово расположенных сразу же забито на машинке, надпечатано: стоящих. Это правка прямо по ходу диктовки. Но вот и чернила, позже: зачеркнуто стоящих; в колдовском булгаковском ритме остается просто: «От флигелей в тылу дворца…»

Далее: «…когорта Двенадцатого Громобойного легиона». Строка подчеркнута красным карандашом. Эти красные штрихи — знак недовольства автора собой, помета необходимости правки. В попытке найти русский эквивалент названию легиона Фульмината Булгаков уже выписал ряд латинских слов (fulminare — поражать молнией) в специально заведенную тетрадь «Роман. Материалы». Теперь он вносит исправление: «Двенадцатого Молниеносного легиона».

Далее: «Он из Галилеи? У тетрарха дело было?» Недовольный красный штрих, исправлено: «Подследственный из Галилеи? К тетрарху дело посылали?» Вслушайтесь, как меняется музыка строки.

И еще далее, в машинописи:

«— Откуда ты родом?

— Из Эн-Сарида, — ответил арестант, головой показывая, что там где-то, за спиной у него, на севере есть Эн-Сарид».

Теперь, правя машинопись, Булгаков неожиданно делает местом рождения своего героя совсем другой город — Гамалу. Впрочем, и это заслуживает отдельного разговора.

Правка идет прямо по машинописному тексту и на полях. На полях тесно — дополнения и замены делаются на обороте машинных листов. Потом на отдельных больших листах, которые вкладываются между машинными. Потом в отдельных, специально заведенных тетрадях. В 1938 году и в первой половине 1939-го — большей частью рукою М. А. Булгакова; в последние месяцы жизни — как правило, рукою Елены Сергеевны. Впрочем, слои правки трудно датировать по почерку — по-видимому, есть ранние поправки, внесенные Еленой Сергеевной под диктовку, и в самые последние месяцы жизни почти ослепший писатель иногда брал карандаш. (Рукописи этой редакции сохранились не все. Какие-то листы, а может быть, и целая тетрадь затерялись уже в отделе рукописей Российской государственной библиотеки.)

В апреле 1939 года Булгаков стремительно пишет — пером, в тетради — эпилог[27]. Текст сразу же складывается очень близко к окончательному. Но… не закончив бег своего пера и как будто споткнувшись на последней написавшейся строке (а точнее, на последнем слове в этой строке), писатель отодвигает тетрадь. 14 мая того же 1939 года диктует эпилог заново, теперь уже весь, от первой до последней строки, Елене Сергеевне, на машинку.

Вот эту вдохновенную правку по машинописи и чрезвычайно важный для романа в целом эпилог можно считать шестой редакцией романа.

В тетради эпилог имеет название: «Жертвы луны». В продиктованном набело тексте название снято, но сама формула сохранилась — внутри повествования, там, где, прячась за решеткой сада, в котором помещается освещенный луною «готический особняк», Иван Николаевич Понырев вглядывается в тоскующего человека с несколько поросячьими чертами лица и шепчет: «Боги, боги… Вот еще одна жертва луны… да, это еще одна жертва, вроде меня».

Лунным наваждением объясняются фантастические события романа. Всерьез или нет? Как хотите…

Но главное, конечно, не в этом. Главное в том, что эпилог — написанный легко, иронично, звонко — бросает сильный ретроспективный свет на весь только что прочитанный вами роман и, заставляя сильнее звучать одну из его сторон — сатирическую, существенно меняет тональность всего романа.

При диктовке на машинку разговорная, прозрачно-лукавая речь эпилога становится еще легче и ироничней.

Черновик: «Пишущий эти строки сам лично, направляясь в Евпаторию, слышал в поезде рассказ о том, как в Москве две тысячи вышли из театра нагишом и в таком виде разошлись по домам или разъехались в таксомоторах».

Диктуется: «Пишущий эти правдивые строки сам лично, направляясь в Феодосию, слышал в поезде рассказ о том, как в Москве две тысячи человек вышли из театра нагишом в буквальном смысле слова и в таком виде разъехались по домам в таксомоторах».

Черновик: «Слова „нечистая сила“ гудели в очередях в магазинах, в квартирах и кухнях».

Диктуется: «Шепот „Нечистая сила…“ слышался в очередях, стоявших у молочных, в трамваях, в магазинах, в квартирах, в кухнях, в поездах, и дачных и дальнего следования, на станциях и полустанках, на дачах и на пляжах».