Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями

Роман Слезкина тем не менее вскоре был переиздан авторитетнейшим московским издательством «Советский писатель» (см.: Слезкин Ю. Л. Шахматный ход, 1982). Тиражи собственных сочинений Михаила Булгакова были все еще мизерны. Моя книга «Творческий путь Михаила Булгакова», фактически первая документированная его биография, подготовленная в этом же издательстве «Советский писатель», глухо лежала в страшном «Китайском проезде», где находилась цензура, и главный редактор издательства терпеливо ездил в этот «проезд», пытаясь выяснить, какие еще купюры в моей книге их все-таки, может быть, устроят. Но самое имя Булгакова уже начинало звучать гипнотически даже для цензуры, и книги, косвенно связанные с этим именем, первыми стали получать «добро».

Роман Слезкина вышел в свет блистательным тиражом в 100 тысяч экземпляров, и тут уже читатели убедились, что весьма смахивающий на Булгакова герой Слезкина в общем к Булгакову никакого отношения не имеет.

Но еще прежде, чем это произошло, мне пришла мысль просмотреть рукопись «Девушки с гор».

Было это в середине 70-х годов. Рукописи Михаила Булгакова, больше всего на свете интересовавшие меня, все равно были для меня закрыты. А прекрасно сохранившийся архив Юрия Слезкина в ЦГАЛИ (Центральном государственном архиве литературы и искусства в Москве) — с письмами, афишами и программками спектаклей — манил соблазнительными выходами во «владикавказские» времена. Вот тут среди бумаг и обнаружилась полная рукопись этой самой «Девушки с гор», а в ней открылись удивительные вещи.

Оказалось, что при издании (еще при жизни Ю. Л. Слезкина) роман был сокращен. В кусках, оставшихся неопубликованными, прорисовались подробности владикавказской жизни 1920 года, не беллетризированные, не искаженные красивостями, а кроме них… в рукописи открылись три рассказа «Алексея Васильевича» — почти подлинные устные рассказы Михаила Булгакова!

Читателям известно, что Булгаков был ни с кем не сравнимый рассказчик и что устные его рассказы — за исключением буквально крох — практически невосстановимы. Сохранились — в приблизительной записи и в пересказе — два его фантастических рассказа о Сталине. Сохранилась запись Е. С. Булгаковой: «Умирая, он шутил с той же силой юмора, остроумия. Рассказывал тархановские истории». И мы, может быть, никогда не узнаем, что это за «тархановские истории». Таким рассказчиком он был, повидимому, всегда, и это одна из причин, почему с таким обожанием относились к нему друзья юности…

В романе Слезкина булгаковские рассказы сохранились в пересказе Слезкина — в интонации Слезкина. И все-таки это пересказ булгаковских историй — в них трагический привкус булгаковской иронии. Откуда такая уверенность в этом, я покажу ниже. А пока сами рассказы.

Рассказ первый.

«Санитарная повозка была стиснута бегущими, отступающими войсками. Лошади перестали везти ее, потому что ее несли на своих плечах люди, обезумевшие от страха солдаты. И вот он видит, что впереди него в бричке едет их полковой поп — настоящий бог Саваоф с большой седой бородой и могучей грудью. Он едет стоя, в величественной позе, держась одной рукой за возницу. И Алексей Васильевич все внимание свое сосредоточил на нем. Он следит за этой внушительной фигурой и вспоминает его проповеди, настоящие громы небесные, филиппики Иоанна Златоуста, боевые призывы к победе над врагом и супостатом. Надежная опора христолюбивого воинства, правая рука полкового начальства — вот кто был этот служитель церкви! Толпа подхватила его и понесла со всеми — что можно поделать! Но все же он возвышается над бегущими, как щит, как прибежище.

Впереди появляются всадники-офицеры. Они машут обнаженными шашками и что-то кричат. Они бьют бегущих и пытаются остановить их. Но это не удается им. Лошади под ними взвиваются, становятся на дыбы, поворачивают по течению. Тогда офицеры напрягают легкие и кричат священнику, чтобы тот помог им. „Остановите этих мерзавцев!“

Алексей Васильевич весь напрягается, весь обращается в слух и зрение. Он хочет знать, чем это кончится. Подействуют ли в такую минуту на обезумевшую толпу небесные громы. И вот он видит, что поп поворачивает к бегущим свое лицо, величественное лицо Иеговы, и подымает длань — простирает ее перед собою. Лицо его бледно, но вдохновенно.

— Православные, — грохочет он, и жилы напрягаются у него на лбу. — Православные, спасайся кто может!

Хе-хе! Вот это была речь! Речь, произнесенная от чистого сердца, вылившаяся из глубины груди, крик души, можно сказать.

И если бы вы видели, как подействовала она на слушателей! В каждом из тысяч бегущих она нашла отклик»[47].

(Эту историю Слезкин помечает как происшедшую «где-то в Галиции», то есть в Первую мировую войну. Не исключено, однако, что речь в рассказе идет о бегстве белых под напором красных, может быть, в начале 1920 года.)

Рассказ второй — о «гуманном человеке».