Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями

Всматриваешься в свору «святош» и как-то неожиданно замечаешь… драматургов. Что-то слишком много драматургов — и всё весьма невысоких талантов. Драматург Владимир Киршон. Ах, как его ставили во МХАТе в 1930-е годы — плевались, но ставили; никуда не денешься — партийный, правильный… Федор Раскольников с его пьесой «Робеспьер», и не только: в инсценировке Раскольникова шло «Воскресение» Толстого во МХАТе. И Билль-Белоцерковский, который вот-вот выйдет на тропу войны против Михаила Булгакова, — драматург. Бездарный, но процветающий. Сталин о нем пишет: «Много ли у вас таких революционных драматургов, как т<оварищ> Билль-Белоцерковский?»[86] Потом знамя праведной классовой борьбы против Булгакова подымет драматург Всеволод Вишневский… Да ведь и Луначарский — драматург. Как там? «Канцлер и слесарь», «Бархат и лохмотья»… Шли, шли пьесы Луначарского; в частности, на сцене Малого театра шли… Даже Осафу Литовскому предстоит стать драматургом.

Сплошные удачники, догадывающиеся в глубине души о своей творческой несостоятельности. Целый букет Сальери…

Классовая борьба? Или кассовая борьба? Идеология? Или традиционый сюжет — ненависть преуспевающей посредственности к таланту? Посредственности, всегда наступательной и непримиримой, рвущейся к власти и стремящейся задавать тон…

Вслушайтесь, как Билль-Белоцерковский обличает Булгакова, «добившегося постановки четырех явно антисоветских пьес в трех крупнейших театрах страны; причем пьес, отнюдь не выдающихся по своим художественным качествам, а стоящих, в лучшем случае, не среднем уровне»[87]. И видно, что его ужасно волнуют как раз художественные качества, что ему мешает жить чужой талант, непонятно откуда взявшийся (я, видите ли, трудился, я ползал, я идеологически правильный, а слава — ему?), талант, который так хочется убрать, вытеснить, а лучше всего — уничтожить…

«Кабала святош» — романтическая драма, и сама «кабала» в ней изображена жутковато и романтично: темные своды подземелья… люстра о трех свечах… члены тайного общества в масках… и д’Орсиньи с завязанными глазами, которого вводит таинственная незнакомка. «У некоторых под плащами торчат кончики шпаг», — едва сбросив повязку, отмечает опытный Одноглазый…

Главрепертком представить себе так трудновато. Вероятно, обшарпанные канцелярские столы… ундервуд стучит… советские чиновники в косоворотках. Никакой романтики и шпаг из-под плащей.

Хотя, нет, нет, постойте! Шпаги из-под плащей выглядывают. По крайней мере, иногда…

Известный рассказ Булгакова в пересказе Е. С. — о том, как Федор Раскольников читал свою пьесу «Робеспьер», в 1929 году, на Никитинских субботниках. Публики собралось тьма. Выступали художественные руководители театров — Берсенев, Таиров — не жалея эпитетов для «замечательной», «великолепной» и т. д. пьесы председателя Главреперткома. Раскольникова уже сравнивали с Шекспиром, Мольером и Еврипидом. (По крайней мере, в пересказе Михаила Булгакова.) Новый оратор поддержал восторг режиссеров. Потом слово дали Булгакову. «Миша встал, — пишет Елена Сергеевна, — но не сошел со своего места, а начал говорить, глядя на шею Раскольникова, сидящего, как известно, перед ним».

Булгаков вежливо разделал пьесу, заодно воздав и хвалившим ее режиссерам. Пересказ самой речи Булгакова у Е. С., мне кажется, не получился. На самом деле это, вероятно, звучало и более остро, и более неожиданно. Видно, впрочем, что она очень старалась сохранить хорошо памятную ей интонацию — неторопливую и раздумчивую.

«Ну, что ж, бывает, — сказал в заключение Булгаков. — Не удалась пьеса. Не удалась».

«…После этого, как говорил Миша, произошло то, что бывает на базаре, когда кто-нибудь первый бросил кирпич в стену. /Начался бедлам. Следующие ораторы предлагали действительно выкинуть какие-то сцены, действующих лиц… Собрание закончилось… Шея у Раскольникова стала темно-синей, налилась».

А вот последние строки булгаковского рассказа, дожно быть, не раз прокатывавшиеся Еленой Сергеевной в памяти, так выразительны, что, думаю, точны:

«Миша поднялся и направился к выходу. Почувствовав на спине холодок, обернулся и увидел ненавидящие глаза Раскольникова. Рука его тянулась к карману. Миша повернулся к двери. „Выстрелит в спину?“»[88]

Раскольников вооружен. Выстрелит в спину или нет? Рука в правом кармане — кончик шпаги из-под плаща…