Последняя командировка

Сойдя с трамвая, я пошел по мосту вдоль реки. В реке купались дети. Одна девочка отплыла далеко от берега и вдруг закричала и забилась в воде. Я остановился у перил и стал смотреть, как она тонет. На берегу засуетились. Какой-то мужчина промчался мимо; задев меня плечом, он крикнул: «Человек, чего же вы стоите?» И, на ходу стащив с себя пиджак, бросился в воду. А я отправился своей дорогой. Мне было не интересно знать, что там у них произойдет. Вероятно, он ее вытащит, и все спокойно разойдутся. А я посмеивался про себя: «Нелепые существа эти люди: на свете такое множество девочек, и ничего не изменится, если их станет на одну меньше».

Со мной в шахте работала молодая девушка. Она была красивая и веселая. Глядя на нее, я думал: «Вот подходящая мне жена…» Я сказал ей об этом, и вскоре она стала моей невестой.

Однажды вечером мы сидели с ней на бульваре. Множество круглых зеленовато-желтых фонарей раскачивались над нашими головами; один из них не качался, а висел совершенно неподвижно, потому что это был не фонарь, а луна, в подражание которой люди делают фонари. Мимо ходили люди, и с площади слышалась музыка Моцарта.

Ну, прибей меня, Мазетто,
Успокой свое сердечко.

— Как хорошо, — сказала моя невеста. — Мне очень хорошо с тобой!

Я удивился: что находила она во всем этом хорошего? Мне, признаться, было почти так же скучно, как на огороде. Мне везде и всегда было скучно, потому что в голове моей почти не было никаких мыслей, а в сердце — никаких чувств. Но время от времени я, обращаясь к девушке, повторял слова, которые говорят люди в подобных случаях: «Дорогая, ненаглядная, обожаемая». И когда я так называл ее, девушка глядела на меня каким-то особенным взором, значение которого мне было непонятно. Наконец она сказала:

— Мне кажется, ты тяготишься работой в шахте. Есть люди, душа которых просит простора. Знаешь, чего бы мне хотелось? Летать. Летать вместе с тобой в большом звездном небе. У тебя тоже есть крылья и мы непременно будем летать!

Ты подумай только! Я, привыкший стоять на земле, крепко врытый в родную почву огорода, должен летать по воздуху подобно ненавистной мне птице! Едва сдерживая охватившее меня раздражение, я сказал ей:

— Дорогая, ненаглядная, обожаемая, никогда, клянусь, никогда я не буду летать, как эти глупые, беззаботные птицы. Как это могло прийти тебе в голову? Взлететь на небо, а потом упасть и разбиться!

Она взглянула насмешливо:

— Вот как? Значит, я в вас ошиблась. — Она казалась огорченной. — Я считала вас дерзким мечтателем… Кто же вы в действительности?

И тут я вспомнил свой огород. Честное слово, там было не так уж плохо — маши себе руками: вправо-влево. И задумываться не над чем: куда ветер дует, туда и маши…

— Я презираю трусов, — сказала моя невеста, она была сердита. — Вы… вы… — Она замялась, подыскивая хлесткое, обидное слово: — Вы просто чучело!

— Да, — закричал я, сам не понимаю, как это у меня вырвалось. — Я чучело и горжусь этим!

В ту же самую минуту мы очутились на огороде. Я стоял на своем месте, размахивая пустыми рукавами, а моя невеста, жалобно чирикая, скакала вокруг меня в виде маленького серого воробья.

— Улетайте, улетайте поскорее, дорогая, ненаглядная, обожаемая, — сказал я ей и взмахнул руками. Она пискнула что-то и улетела.

Вот и вся моя история. Понравилась ли она тебе? — Чучело закачалось на ветру и закричало: — Кши… Вот это занятие по мне. Хочешь, я помогу тебе обратиться в чучело?

— Нет, — испугался Сережа, — я хочу быть человеком. Я постараюсь на всю жизнь остаться человеком.

И он проснулся.

— Ты кричал во сне. Не болит ли у тебя что-нибудь? — спросила мама с беспокойством.

— Нет, — сказал Сережа. — Я видел нехороший сон. Скажи, разве так уж трудно быть человеком?

Ерошка

В лесу живет маленький лесной человек. Ростом не более карандаша. У него тонкие кривые ножки. Никто никогда не видел его лица: оно прикрыто широкими полями шляпы.

Сережа знает, что существует на свете Ерошка — лесной человек, другие — не знают.

— Ты обманщик, — сказал толстый мальчик в нарядном шерстяном джемпере с оленями, — ты врешь…

А Славец, тот самый, которого вчера водили в милицию за то, что он разбил у соседей окно, покачал головой и сказал неодобрительно:

— Фиг с ним, с Ерошкой…

Толстый мальчик по фамилии Мур, который всегда хвастался, что папа его уж очень важная персона, толкнул ногой корзину с Сережиными игрушками;

— Ну и мусор! — и, брезгливо взяв двумя пальцами совсем новую машину, у которой не было только одного колеса, крикнул с негодованием: — Какая ужасная, совсем старая машина! Я сейчас принесу свою. Вот вы посмотрите, какая у меня машина.

И он помчался на своих коротких, толстых ногах. Машина оказалась точь-в-точь такой же, только колесо было на месте. Но Славец сейчас же уравнял отношения, в одну минуту лишив машину толстого Мура сразу двух передних колес. Сережа равнодушно смотрел на Славку, но втайне он был ему благодарен. Он находил его поступок благородным. Подошла голубоглазая Маня с подругами.