Последняя командировка

— Как тихо у нас, — он поглядел на примолкших женщин. Женя пила чай, Татьяна смотрела на зеленое небо и огни. Она тоже повернулась к нему:

— А вам хотелось бы шума, музыки, огней… — Она опять задирала его, опять была как будто возмущена его невинным замечанием, сделав мгновенно какие-то ей одной понятные выводы. Но он ничего этого не заметил. Он все еще чувствовал волнение, от которого приятно кружилась голова. Ему хотелось говорить, и он начал доверчиво и увлеченно; он пытался объяснить свое состояние:

— Последнее время я чувствую себя как-то странно. Не то я старею — словно сдвиг какой-то произошел, связанный с моим пятидесятилетием, — это в общем, а минутами я чувствую себя таким молодым, каким не был уже давно. И все эти перемены — вдруг. Посмотри, Женя, как светится небо, зеленеет и горит вон, над мостом… И мне вспоминается что-то хорошее и далекое… Потянуло к странствованию, право. В те края, где когда-то, много лет назад, я был счастлив, ну, от молодости все тогда казалось мне необыкновенным… А то — тоска. Точно кто жилы из меня тянет, точно щекочет кто-то внутри… И опять же тянет странствовать. Прожил пятьдесят лет, ничего путного не сделал и спохватился, понимаете? Ты, Женя, понимаешь?..

Женя слушала сочувственно, лицо ее было серьезным и немного тревожным. Лицо Татьяны — неподвижным. Она только немножко таращила глаза, чтобы хорошенько разглядеть это существо, приходившееся ей родней. Она презирала его разглагольствования, его манеру говорить, откровенности его — все ей претило. Резко отодвинув стул, она встала из-за стола:

— Я пошла, Женечка. У меня просто голова разболелась. — И вдруг с искусственной любезностью улыбнулась, показав прекрасные зубы: — Я вам советую, Дима, заняться мемуарами. — Она расхохоталась неожиданно пронзительным смехом.

Женя кивнула:

— Может быть, и правда… У тебя такая интересная жизнь…

— Ну, где там… Лепил, рисовал, продавал и в дом тащил… Сходил с ума, если меня задевали в газетах или сплетню какую услышу. Расцветал самодовольством от всяческой похвалы и не отличал ее от лести… Сколько праздной болтовни, головных болей от вина или оттого, что кто-то не поздоровался, не так приняло начальство. Комплименты секретаршам… И, наконец, успех, бесспорность каждой работы, и не опасны секретарши… И нет надобности заниматься иллюстрациями. И все…

— Господи, что ты говоришь? Разве в этом была твоя жизнь? Зачем лжешь на себя? А творчество? А твоя общественная деятельность? Работа с молодежью, выступления, выставки, поездки за границу. А я? А сын? Все это ничего не стоит? Стыдно, Дима… Чего тебе не хватает? В чем ты можешь себя упрекнуть?

Татьяна, остановившись в дверях, слушала с неопределенной улыбкой. Рекс терся о ее колени.

— Я и сам не знаю, — вздохнул Дмитрий Николаевич. Возбуждение его падало.

— Знаешь, есть такое выражение «беситься с жиру», — сказала Татьяна и вернулась. Она подошла к Дмитрию Николаевичу почти вплотную: — Подумайте о жене и о сыне. Вы всегда думали и теперь думаете только о себе. Взгляните на Женю, на что она стала похожа? Она — старуха. Она полна тревоги за сына, который работает на фабрике как простой рабочий. В ваших возможностях было устроить мальчика в университет. Но вы — самодовольный эгоист и ханжа…

— Таня, перестань сейчас же…

— …и ханжа. Вы не пожелали этого сделать. Способный мальчик со слабым здоровьем, интеллигентный мальчик торчит на мебельной фабрике. А Женя не спит все ночи от тревоги… И если вы хотите жить для людей, подумайте прежде всего о своих близких. Да, вы очень много верного сказали о себе. Вы суетны и тщеславны, вы прожили дурную жизнь. Вы снимали сливочки, вы рвали цветочки, а Женя «создавала вам условия». Она работала, она кормила вас, когда вам пришла дурацкая мысль опять учиться.

Она всплеснула руками:

— Ну что за жизнь? Общежитие, скверные буфеты, к концу месяца — ни гроша. Стыдно… «Вот Дима кончит», «Дима такой талантливый». И Дима кончил, получил прекрасную профессию — сам ее избрал, никто не навязывал. Комнату дали. Оба работаете — жизнь начинается. И вдруг — не знаю, как это назвать: безумие, психоз или самодурство? — «не хочу быть архитектором, я художник, ваятель…» И вы, позволив Жене себя содержать, снова начинаете учиться, а Женя работает.

— Татьяна! Замолчи, ради бога! Все правильно было… Перестань…

Какое там! Протесты Жени только подливали масло в огонь.

— Комнату вы обратили в конюшню: глина, гипс, нечем дышать от этой белой вонючей пыли, которая стоит в воздухе. Опять стипендия, столовки… Женя месит вам глину. Да, да, я видела это сто раз — Женя, высокоодаренный человек, месит глину, стирает халаты. Она не выпускает из рук ведра и тряпки. Все руки в трещинах, кашляет, ни одного приличного платья. Она к тому же еще и не работает, а она ведь тоже архитектор, но у нее нет вашей пробивной силы и, кроме того, она ваша служанка…