Последняя командировка

Лиза улыбнулась Дмитрию Николаевичу, и он почувствовал внезапно прихлынувшую к сердцу нежность. Он не отдавал себе отчета, откуда между ними, чужими и разными, эта близость, будто бы даже окрепшая за то время, пока они не виделись. «Она пришла ко мне посоветоваться. Значит, и я ей не посторонний…»

— Дима? Вы уже встали? Садитесь, голубчик. Сейчас Арсений будет поить нас чаем.

И Анна Александровна опять повернулась к Лизе:

— Но как устроиться? У вас есть какой-нибудь знакомый врач, который мог бы помочь?

— Нет. Разве это обязательно?

— Постойте, как же это я забыла, — а доктор Решетников? Невропатолог Решетников? Он ведь заведует отделением. Дима, подите на кухню и позовите Арсения. Кстати, вы, кажется, еще не умывались?

От этих слов Аннушки Дмитрий Николаевич почувствовал себя мальчиком. Будто он в родительском доме, и вот к нему впервые приходит девушка.

В кухне Арсений ставил самовар. Он взглянул на приятеля с усмешкой:

— Ста’аюсь ’ади твоей гостьи… Все готово, однако…

Он снял с плитки сковороду с гренками.

— Я сказал Аннушке, что ты ее еще по Москве знаешь…

— Действительно, я ехал с ней от самой Москвы…

— Пошли. П’ихвати самова’.

Дмитрий Николаевич неловко поднял маленький медный самовар. Горячим паром обдало лицо, он отвернулся. Горьковатый запах раскаленных углей опять напомнил детство, Ленинград. Ему случалось ставить самовар в старом доме на Васильевском острове, и он колол щепки в кухне на кафельном полу большим зазубренным ножом с отломанным кончиком.

— Когда мы были маленькие — помнишь? — чайники вовсе не были в употреблении. Чайники появились в тридцатых, по-моему, годах.

— A-а, вот и самоварчик! Вы хорошие мальчики. Давайте вашу чашку, Лиза… — Анна Александровна принялась разливать чай. За чаем обсуждали, как помочь Лизе устроиться в больницу.

— Сеня, по-моему, Решетников может ей помочь. Ведь он заведует отделением. Ты поговори с ним, Сеня, сегодня же.

— Погово’ю. Это докто’, который лечит Аннушку, Лиза. Он — душевный человек. В качестве кого вы будете у него ’аботать?

— Просто санитаркой. Кем же еще? Потом поступлю учиться. Ой, что же это я делаю? Ведь мой поезд уже, наверное, ушел! — Лиза схватила свою все еще мокрую и тяжелую шинель.

— Ах, как мне не хочется вас отпускать, Лизонька! — огорчилась Анна Александровна. — Но ведь ненадолго, правда?

— Да, если меня отпустят и если я сумею устроиться здесь.

…Они шли очень быстро. Лиза почти бежала. Дмитрий Николаевич торопился сказать все, что казалось ему необходимым:

— Это не случайно, что я вас искал и что вы пришли. В Москве вы подадите заявление об уходе и вернетесь сюда. Вернетесь ведь?

— Да, да, — говорила Лиза, — вот только бы мне не опоздать сейчас.

Она бежала, далеко опередив Дмитрия Николаевича, но он, догнав ее, взял под руку:

— Ну если даже опоздали?

— Что вы! Ужасные будут неприятности. Как можно! Это ведь работа…

Смешно было смотреть на них со стороны: пожилой, отлично одетый мужчина вел под руку маленькую проводницу, которая путалась в своей форменной длинной шинели и ужасно торопилась. К счастью, поезд еще не ушел.

Лиза вырвала руку из-под локтя Дмитрия Николаевича и кинулась к своему вагону. Поезд тронулся, едва успела она вскочить на подножку. Она помахала ему, прежде чем войти в вагон.

Дуся встретила ее сердито:

— Ты что — одурела?

— Ладно, ладно, — пробормотала Лиза, стаскивая шинель. — Я тебе что-то расскажу сейчас…

— Давай чай разнесем сначала…

Дмитрий Николаевич долго смотрел вслед уходящему поезду.

Больница была небольшая, но две палаты — мужская и женская — отведены для нервнобольных. Анатолий Романович был когда-то военным врачом, имел чин подполковника, был демобилизован после ранения и увлекся научной работой. На фронте ему приходилось по большей части заниматься хирургией, да и в институте он намеревался стать хирургом, но в связи со всем пережитым на фронте возник у него интерес к нервным и психическим заболеваниям. Он занялся изучением этой малоисследованной области медицины, выпустил несколько книг и, уехав в Абакан, работал там в больнице, продолжая свои исследования истерии, психастении, вегетативного невроза.

Редко покидал он больничный двор — все у него было здесь: и дом, и работа, и привязанности.

Арсений Георгиевич как-то спросил, почему он изменил хирургии. Доктор ответил неопределенно:

— Что там рука, нога…

Он заговорил о душевных болезнях, о неизмеримости страдания, порожденного безумием…

Анна Александровна вспомнила о его книгах, что следовало бы похлопотать об ученой степени. Решетников не хотел хлопотать:

— Эти книги не для медика, а для широкого читателя. И в степени я не нуждаюсь: «Чины людьми даются, а люди могут обмануться». — Впрочем, он, конечно, был обижен, да и кто бы не обиделся? Однако предаваться огорчению у него времени не было.

— Почему же вы написали не для медиков, а для больных? — донимала Анна Александровна.