Последняя командировка

Ему действительно было бы ужасно приятно промчаться на Митенькином мотоцикле через всю Москву и дальше. Но Лите, он знал, наверное, хотелось этого еще больше. Женщинам и детям надо уступать.

— Без коляски?

— Я и не хотел с коляской. Ведь он как конь….

— А как же ты, Иван?

— В другой раз. Вы дети. Вам ждать невтерпеж, а я человек взрослый и без всякого для себя ущерба…

На другой день Митенька с Литой отправились за мотоциклом. Оба были радостно возбуждены. Они шли пешком через осенние бульвары, рдеющие листвой. Небо было синим и чистым, распахнутым настежь. Бабье лето, внезапное и короткое, без уверенности в завтрашнем дне. Уже ночью температура воздуха может упасть на добрых десять градусов, ветер нагонит тучи, тучи бросят на землю снег…

Но сейчас в такое не верилось.

— Что ж вы все-таки любите, Митенька? Или кого любите? Или…

— Я? — Лицо Митеньки со вчерашнего дня не изменило своего детски-радостного выражения. — Я люблю природу с ее неожиданными переменами и сильным выражением чувств. Я люблю этих коней, которых спускает она без узды и упряжки, — ветер, снег, ливень — стихии люблю. Огонь тоже. Его буйство, сдерживаемое печкой. Огонь — когда он свободен и у власти. Люблю, когда снег идет стеной, как будто небом посланное воинство. Знаете, почему я когда-то физику полюбил и за что разлюбил ее сейчас? Полюбил за то, что с помощью ее мы эти стихии себе подчинили. Теперь за то же самое ненавижу. Трудно вообразить, как я, любящий свободу, взялся обуздывать природу, строить ей тюрьму… Теперь я понял все и себя осудил. Я уйду из института.

— Что же вы станете делать?

— Заниматься физическим трудом. Это мне гораздо больше по душе. Стану истопником, дворником. Может быть, пожарником.

— Это ребячество. Вы отдадите все свои силы, а что получите?

— Независимость. Внутреннюю свободу. Свободу чувств, мыслей, мнений и даже поступков. Никто не станет контролером моей судьбы. Люди умственного труда — они слишком многого требуют. Я предпочитаю тех, кто одарен природной мудростью или опытом.

— Пожалуй, вы вовсе ни на кого не похожи.

Остальное она вслух не сказала: «Он пренебрегает собой, своими удобствами и благополучием. Для себя ему хочется только свободы. Какой-то исключительной, особенной свободы, чтобы даже любовь… Я этого не могу понять. Он должен полюбить, и, наверное, это очень большое счастье для женщины… Зачем в тот раз он так уговаривал меня любить Ивана и словно бы чего-то испугался? Он очень порядочен. Для него было бы нестерпимо…»

Мотоцикл получен. Он новый, он легкий и так блестит.

Солнце клонится к закату, и небо объято пламенем. Митенька у руля, и Лита у него за спиной. Сначала они едут не очень быстро. Светофоры, регулировщики.

— Я счастлив, — не оборачиваясь, говорит Митенька.

— И я… — шепчет Лита. Она много в эти слова вложила, но думает, что он не слышал.

Все быстрее мчится мотоцикл, все меньше домов и больше деревьев, расточительно украшенных осенью.

Все сильнее ветер, а вместе с ним восторг, экстаз, овладевающий Митенькой в стремительности этого полета, как будто бы над землей. И Лита с ним. Он говорит с ней, не оборачиваясь, а ветер по своему усмотрению доносит что-то из сказанного до ушей Литы, а что-то остается на дороге или пролетает мимо.

— Если бы я имел право любить, то только такую…

Ветер отдает Лите вторую часть фразы:

— Только такую…

Она, запрокинув голову и вся доверяясь ветру, кричит:

— Да, да. Но что делать с Иваном?

Ветер отдает Митеньке почти всю фразу, исключая последнее слово:

— Да, да. Но что делать…

И тогда ответ Митеньки посылается Лите в жестокой форме императива:

— Не оскверню дружбы. Не отдам себя никому. Никогда. Все останется по-прежнему.

Два слова: «никогда» и «по-прежнему» — настигают Литу. Она поворачивает их на все лады, но не находит им применения.

Игра прекращается вдруг: заехали в песок. Остановить коня на всем скаку. Сразить птицу во время высокого ее полета — вот как это почувствовал Митя. Слившись с мотоциклом в одно, он — весь напряжение. Нет ни завтрашнего дня, не было вчерашнего — ничего, кроме него, мотоцикла и этого усилия, превосходящего его возможности. Вдруг стало легче, но он не ослаблял мускулов. И наконец асфальт. Не оглядываясь, вновь подхваченный вихрем, он снова над землей…

— Я счастлив…

Ветер относит его слова. Но кому же?

Ночь. От Москвы далеко. Огни больших и маленьких деревень вдоль шоссе. Митенька мчится с непозволительной скоростью. Но, пожалуй, пора вернуться.

— Лита, домой?

Нет ответа. Притормозив, обернулся: сзади никого. Когда, когда он остался один? Где Лита? Ее нет. Ее нет не только здесь, с ним. Ее нет в живых. Он потерял ее, она убита. Но надо разыскать ее труп и отвезти мужу. А потом? Потом — умереть самому. Он едет назад медленно, оглядываясь по сторонам.

— Я счастлив, — слышатся ему собственные его слова, здесь где-то оброненные. И это полупризнанье: — Только такую. — И ее ответ: «Да, да, что делать…» — Что делать с Иваном? Со мной? С ней… если…

Песок. Он волоком тащит мотоцикл по песку, глядит вокруг, ни на что не надеясь.

— Лита!