Последняя крепость

Они шли и разговаривали о войне. Не могли не говорить о ней. Счастье, что Мавет не в состоянии была повышать голос, и вдобавок он был приглушен покрывалом, ибо многое из того, что она рассказывала, могло служить основанием для суда по законам империи. Абсолютная непочтительность к власти

— то, что Бран уже заметил в Столице, но, как оказалось, не только имперской, но и своей, вроде бы прирожденной, княжеской. Вообще, порой Бран был готов увериться, что Мавет, полностью преданная своей стране, ее ненавидит — настолько безжалостно она отзывалась о Нептаре. Например, она говорила, что любой имперский гвардеец может быть плохим солдатом, но это не имеет никакого значения — настолько сильна имперская военная организация. А вот каждый отдельный нептар — хороший воин, но армия у Нептары никуда не годилась. Это даже и армией-то трудно было назвать. Что это было — пресловутое презрение, когда своих судишь строже, чем чужих, или просто трезвый взгляд на положение вещей? По мере приближения к столице провинции, казалось, память в ней оживала, и говорила она не только о том, что слышала или прочитала, но о виденном и пережитом лично.

Только не о Нааме.

Подробности, детали, частности… Брана поражало отношение нептаров к оружию. У него на родине оружие обожествляли, его наделяли душой, преклонялись перед ним. К наиболее почитаемому оружию запрещалось прикасаться женщинам и детям. И юношей, попав в федераты, он был потрясен тем, что имперцы относятся к оружию сугубо практически. Меч для них — это только меч, копье — всего лишь копье, их надо содержать в порядке, и все. Но нептары превзошли в этом даже имперцев. Они, казалось, вовсе не уважали оружия и не разделяли его на благородное и неблагородное. Более того, у них существовала привычка превращать в оружие все, что попадалось под руку, все годилось, лишь бы убить врага. Конечно, он мог бы догадаться об этом прежде, увидев когти Мавет — оружие самое бесчестное. Но было ли оно бесчестным по ее меркам? Бран не хотел об этом думать.

Караван с переселенцами направлялся прямо в Малый Империум, поэтому Бран снова не увидел цитадели Регис, бывший Малкут, которая находилась севернее и служила резиденцией имперского губернатора провинции. Там же располагался крупнейший гарнизон и, естественно, военная администрация. Почему там, а не в столице, Бран сумел бы догадаться по прибытии, даже если бы Мавет ему об этом не рассказывала. Малкут, как известно, был сдан Омри имперским войскам, а Шемеш яростно им сопротивлялся Осада Шемеша продолжалась около трех лет Взятый в кольцо, город был лишен всякой возможности пополнять продовольствие и постоянно подвергался атакам все прибывавших частей императорской гвардии (федератов тогда еще не вызывали). Люди тысячами умирали на улицах от голода, ран и болезней, но город не сдавался. И все-таки Шемеш был взят штурмом, когда командующему Аммону удалось разнести городские стены катапультами, баллистами и осадными башнями

— тогда-то окрестности Шемеша и превратились в пустыню, ибо для постройки башен он приказал вырубить близлежащие рощи (нептарские военные законы, сухо прокомментировала Мавет, запрещали даже повреждать деревья вокруг осаждаемого города, поскольку дерево, в отличие от человека, ни убегать от врага, ни защищаться не может). То, что он повторил подобные действия в Нааме, объяснялось лишь яростью либо привычкой, ибо там причин разрушать стены не было, в Шемеше же это было вызвано насущной, с имперской точки зрения, необходимостью. Так или иначе, захватив город, Аммон не только приказал уничтожить в потомстве название «Шемеш», но повелел срыть до основания остатки укреплений мятежного города, разрушить все уцелевшие здания, кроме княжеского дворца, и засыпать оборонительные рвы. Это и послужило решающим доводом, когда пять лет спустя, уже при императоре Иовиане, Аммон был подвергнут суду по обвинению в государственной измене и превышении власти — за то, что он злонамеренно оставил без укреплений стратегически важный для империи город (о Нааме никто не вспомнил). Аммон был осужден и четвертован. Бран и сам об этом слышал, но ему в ту пору было не до того — это был год его дезертирства. Причем от постоянного тогдашнего пьянства он даже не смог бы точно объяснить, как это у него получилось — то ли он сам сбежал, то ли союзные командиры, не отличавшиеся такой строгостью по отношению к дезертирам, как коренные имперцы, предпочли попросту «потерять» его при передислокации федератов.