Последняя любовь

Разговаривая, Генрик и Стефан поднялись по невысокой лестнице на балкон и, войдя в дом, очутились в небольшой гостиной. Стефан Равицкий снял шляпу, и теперь стало видно, что он действительно не молод: об этом свидетельствовали его посеребренные сединой, сильно поредевшие на висках, коротко остриженные волосы, длинная, еще густая темная борода, в которой также сверкали серебряные нити. Но, несмотря на эти признаки прожитых лет, невозможно было точно определить возраст Равицкого. Блеск его глаз, выражение лица были столь незаурядны, что нельзя было не поддаться обаянию этого полного сил человека. Открытый лоб, казавшийся еще выше от поредевших спереди волос, бороздили две морщинки, чуть нахмуренные брови не таили следов усталости и бурно прожитых лет, что обычно выдает людей, уставших от долгих жизненных скитаний. Напротив, лицо его было спокойно, серьезно, даже сурово, если бы рот не выдавал присущей Равицкому истинно мужской доброты, а живая улыбка, не раз мелькавшая во время разговора, не смягчала суровость лица выражением душевной теплоты и чистосердечия.

Его нельзя было назвать молодым, но в его улыбке, во взгляде и осанке чувствовалась натура сильная и страстная. Его внешность притягивала людей своего рода магнетизмом, какой сильные натуры распространяют вокруг себя.

— Приветствую тебя в моем доме, дорогой друг, — сердечно произнес Генрик. — Я счастлив, что вновь могу после долгого перерыва пожать твою благородную руку.

Равицкий ответил на рукопожатие, и они уселись. В гостиной все выдавало присутствие обаятельной женщины. На столе, рядом с большим букетом цветов, лежала открытая книга и стояла серебряная корзиночка с рукодельем; на стуле лежали небрежно брошенная шляпка и перчатки с маленькой женской ручки. Бросив взгляд на эти предметы, Равицкий слегка усмехнулся:

— Я вижу, ты женат!

В ответ молодой человек весело рассмеялся:

— Откуда ты это взял, мой дорогой?

— Полагаю, не ты вышиваешь шелком по канве и не ты носишь шляпку, что лежит здесь?

— Я так привык к этим мелочам, что не обращаю на них внимания, — рассмеялся Генрик еще громче. — Но они принадлежат не жене моей, а сестре; я приехал сюда с сестрой.

— Я и забыл, что у тебя есть сестра, ты мне когда-то говорил об этом. Она старше или моложе тебя?

— Моложе, на несколько лет.

— Должно быть, замужем?

С лица Генрика при этих словах сбежала улыбка, брови нахмурились, взгляд подернулся грустью. Он ничего не ответил.

Эта перемена настроения не ускользнула от Стефана, и он пожалел о своем вопросе. Ему представилось, что сестра Генрика несчастное беспомощное, увечное либо уродливое существо, обреченное вследствие этого на одиночество, и что он своим вопросом ранил сердце любящего брата.

— Сестра моя, — медленно, как бы взвешивая каждое слово, начал Генрик, — много страдала в жизни, и я ее единственный друг и опекун.

При этих словах дверь отворилась и на пороге показалась Регина Ружинская. Лицо ее было еще белее, без следа румянца, почти прозрачное, только на виске пульсировала голубая жилка. Черное платье тяжелыми складками падало до полу, единственным его украшением служила черная же лента, опоясывающая ее хрупкий стан. Регина, видимо, возвращалась из сада, — в руках у нее была белая роза. Она сделала несколько шагов, мужчины встали, и Генрик, взяв сестру за руку, промолвил:

— Позволь тебе представить, Регина, моего лучшего друга, пана Стефана Равицкого. Я много тебе о нем рассказывал. — И, обращаясь к Равицкому, добавил: — Моя сестра, Регина Ружинская.

Стефан с изумлением смотрел на вошедшую: он не ожидал увидеть такую красавицу. Регина тоже с интересом рассматривала его.

— Ваше имя мне хорошо знакомо, — произнесла она наконец, подавая ему руку. — Мой брат часто и много рассказывал, чем он обязан вам, каким приятным и полезным товарищем были вы в его долгих поездках по Европе. Искренне рада познакомиться с добрым и благородным другом Генрика.

Не слова, совсем обычные, сказанные просто и мило, а голос Регины поразил Равицкого. Это не был голос молодой, только расцветшей девушки — звонкий, свежий и беспечный. Чуть приглушенный, низкий, как сказал бы музыкант, альтовый, он звучал мужественно, и в то же время в нем чувствовалась сосредоточенная, спокойная грусть. Регина замолчала, а Стефан продолжал пытливо смотреть на нее, и в глазах его по временам пробегал огонь. Чем дольше он смотрел, тем яснее видел на челе молодой женщины следы пережитых страданий. На лицах бывают подчас такие наложенные страданиями знаки, неуловимые для равнодушных и не поддающиеся описанию словами, но которые внимательному взгляду неопровержимо говорят о том, что человек этот страдал. Этот-то грустный, смутный знак заметил Стефан на лице Регины и почувствовал что-то вроде сострадания, магнетического влечения к молодой женщине, так рано отмеченной печатью горя. Наконец он оторвал глаза от бледного, серьезного лица молодой женщины, выпустил ее руку, которую так долго держал в своей, и ответил: