Последняя любовь

Генрик поднял упавшую к его ногам ветку, а когда лодка с веселым обществом отплыла подальше, бросил ее в реку и повернулся к Ванде.

Они снова плыли в молчании. Солнце опускалось все ниже и ниже и наконец совсем скрылось за горизонтом. На чистом небе засияла полная луна.

— Пора возвращаться, — сказала Регина, — а то Ванда может простудиться.

— Еще немножко, — просила девушка, — сейчас так хорошо!

— Правда, — отозвался Равицкий, — вечер теплый и тихий, и я думаю, лишний час не повредит Ванде.

И они поплыли дальше. Лодка легко и быстро скользила по воде, прибрежные деревья шумели, сестра Ванды тихонько напевала.

Природа наших мест, неприветливая и унылая, порой бывает удивительно хороша. Наступает миг расцвета, одухотворения всего сущего: деревьев, цветов, облаков. В серебристо-матовом свете луны все плывет и колеблется. Тысячи неуловимых, неясных звуков летят с земли на небо и с неба на землю. Это и шелест деревьев, и тихий напев, и стон, и песня любви. Все замерло и в то же время движется: колышутся цветы под теплым ветерком, шумят деревья, в светлой дымке плывут облака, волны аромата мешаются с потоками света. И все это, слитое вместе, — молчание и гомон, свет и тени, горячее дуновение и сладкие ароматы — наполняет человека неописуемым восторгом.

А что уж говорить, если в это торжественное, чудное мгновение в груди звучит волшебная песнь зарождающейся или расцветшей любви? Тогда чувства, воля, желания достигают апогея, гордый и сильный человек выпрямляется и, с глубоким вздохом, протягивает руки, словно хочет заключить в объятия весь мир, свое огромное счастье.

Равицкий стоял на носу лодки с высоко поднятой головой, опираясь рукой на весло. Лицо его было в тени, и только лоб, словно ореолом, озарял серебряный свет луны.

Рядом с его сильной, стройной фигурой на фоне светлой ночи вырисовывался женский силуэт. На низенькой скамеечке, обратив к нему лицо, сидела Регина, тоже вся залитая серебряным светом.

Равицкий окидывал взором блестящую, широкую реку, лес, тихо шелестевший листвою, светлой в лучах месяца. Глаза Регины то устремлялись вверх на белые, медленно плывущие по небу облака, то на лицо стоящего рядом мужчины.

— Какая чудная ночь! — прошептала она.

— Да, ночь чудная, — прошептал Стефан, словно боясь нарушить торжественную тишину. — Природа величественна, и человек по сравнению с нею кажется ничтожным. Беспредельный мир и совершенная красота, эти дышащие безграничным покоем дали словно кричат ему: ты ничтожен!

— Но в то же время они говорят ему: ты велик! — тихо промолвила молодая женщина. — Ты способен познать величие и красоту мира.

От серебряных лесов и широкого водного простора Стефан перевел взгляд на просветлевшее лицо Регины.

— Да, — ответил он. — Человек мал и вместе с тем велик. По сравнению с мирозданием, с бесконечностью неба и земли удары судьбы и горести — пустяк, комариные укусы, а человек покорно склоняет голову, говоря: я мал! Но, заглянув в свою душу и ощутив мощь своей мысли и воли, он гордо бросает вызов земле и небу, говоря: я велик!..

— Ты велик! — дрожащим голосом повторила молодая женщина. И, словно желая быть достойной человека, к которому относились ее слова, встала рядом с ним, скрестив на груди руки.

А лодка плыла по зеркальной поверхности Немана, рассекая воду, сияющую мириадами искр.

«Ты велик!» К кому относились эти слова, произнесенные так тихо, что их не услышал даже стоящий рядом Равицкий? Что видела Регина перед мысленным взором, что исторгло из ее сердца слова обожания?

Не всегда величие является нам в пурпурном наряде, в сияющем золотом венце. Истинное величие не бросается в глаза, оно скромно, и ему несвойственна гордыня, оно не возносится дерзким челом к небесам и не взывает к людям: смотрите и дивитесь!

Иной человек, устремив взгляд в далекое прошлое, развертывает свиток пожелтевшего пергамента и говорит: «Я потомок многих поколений, мой род берет начало в доисторическую эпоху, мои прадеды были великими людьми, значит, я велик!» Находятся люди, которые склоняются перед пергаментом, украшенным гербами, и повторяют вслед за его владельцем: «Да, ты велик!»

Богач, утопая в мягком бархате золоченых кресел, точно Юпитер на Олимпе, подносит к губам чару со сладкой амброзией и, указывая на полные золота шкатулки, говорит: «Я владелец этих блестящих и звонких монет! Я могу ослепить вас их блеском, точно солнце; забренчу ими, и вы сбежитесь к стопам моим! За один слиток куплю прислужника, за другой льстеца, за третий — толпу друзей. Кто посмеет усомниться в моем величии?» И найдутся люди, которые, склонив выю перед золотым тельцом, воскликнут: «Да, ты велик!»